Дом окон

– Никакой штуки в камере не было. Только я и мой гнев.

– Как ты думаешь, почему он к тебе не приходит? Почему я оказалась в самом центре событий?

– Ты забываешь, что я видел Теда через окно в гостиной. И, считаю, что ты была права, когда предположила, что у карусели меня звал голос, принадлежащий Теду. Ты уж извини, но вряд ли ты находишься в центре событий. Очень близко, но не так, как я.

– Ты сейчас про свои хождения во сне?

Роджер сглотнул.

– Я не знаю, чем вызван мой лунатизм, – сказал он и поднял руку, чтобы я не успела его прервать. – Если бы я страдал от нечистой совести, как ты предположила, почему эта совесть оставила меня в покое, как только мы покинули Дом? Она тоже ушла в отпуск? Несомненно, здесь существует некая психологическая связь. Я не постесняюсь признаться, что смерть Теда сильно… Оказала на меня значительное влияние. Прибавь сюда возвращение в дом, в котором я растил его, и ты получишь причину моих ночных экскурсий.

– Ты сам в это не веришь. Не знаю, во что ты веришь, но точно не в это.

– Я повторю: ты ошибаешься.

У меня больше не было аргументов. Я молчала, и Роджер сказал:

– Похоже, эта поездка принесла тебе больше вреда, чем пользы. Этим я, конечно, втяну нас в новый клубок проблем, но считаю, что для тебя будет лучше, если мы вернемся домой как можно скорее. Как насчет завтра?

Мы могли бы остаться на мысе еще пару дней – мы оплатили дом – но если честно, то какой был в этом смысл?

– Как знаешь, – ответила я, развернулась и побрела обратно к дому.

* * *

Роджер не пошел следом. Скажу больше: он вернулся только около полуночи. Все это время я пялилась в телевизор. На одном из каналов крутили документальный фильм про Эмили Дикинсон, который я давно хотела посмотреть. И, конечно же, его показывали в самое неподходящее время. Наш разговор, то есть наша ссора с Роджером занимала все мои мысли. Знаешь, как бывает. Снова и снова прокручиваешь ссору от начала до конца, раскладываешь по полочкам все обвинения и возражения, пытаешься придумать идеальный ответ. Этим я и занималась, пока на экране фотографии девятнадцатого века сменялись говорящими головами ученых, которые, в свою очередь, чередовались с кадрами современного Амхерста и его окрестностей. Я так старательно обдумывала слова Роджера – как он пытался сбросить со счетов все мои доводы, обвинить во всем скрытую обиду, которую я держала на него за выкидыш, – что совсем не следила за фильмом. Время от времени я улавливала ритмы стихотворений Дикинсон, слышала хорошо известные строки, вроде «Коль к Смерти я не смогла прийти», но, по большому счету, до меня доносились далекие приливы и отливы звуков.

Я сердилась на Роджера. Не так, как в павильоне – тогда ярость пришла с откровением, с пониманием, что мой муж натворил что-то глупое и ужасное, принесшее вам огромную боль и страдание. Но теперь мой гнев был похож на ноющий ожог, который он нанес своей ложью, несмотря на то, что мы оба знали: я приперла его к стенке. Он нанес его тем, что пытался сменить тему, переложить вину за совершенное на меня. И этот гнев дополнялся другим, но направлен он был на меня, потому что у него почти получилось это сделать. Почти – потому что я знаю, что я видела и чувствовала на Винъярде, но ему удалось посеять сомнения, которые я, будто сорняки, искореняла из своих мыслей. Наверное, я держала на него обиду за выкидыш, за то, что он не мог утешить меня, когда я пыталась смириться с этой потерей, а затем… После того, как он подрался с Тедом, наверное, где-то глубоко внутри я считала, что стресс, который я испытала от одного вида катающихся по полу и громящих мою квартиру Роджера и Теда, был причиной, по которой я потеряла ребенка. Но что насчет проклятия? Мне ведь оно не привиделось. Что насчет его ночных путешествий или же, черт возьми, его рабочего кабинета? Если я все это выдумала, то почему он не захотел снять проклятие? Утром мы собирались вернуться в Дом Бельведера, что бы нас там ни ожидало. Стоит ли говорить, что я ни капли не сомневалась, что ни к чему хорошему это не приведет? Все началось с боли и крови, поэтому была большая вероятность, что кровью и болью все это и закончится.

На экране телевизора актриса, которую выбрали читать стихи Дикинсон, декламировала:

Судьба – жилище без дверей –
С востока входишь в дом –
И отнимается крыльцо –
Раз ты уже спасен –

_{«Замени „в дом“ на „к сыну“, – подумала я, – и попадешь прямо в яблочко».}

* * *