Дом окон

Когда мы вошли в здание, карусель вовсю вращалась, а лошади скакали на своих шестах; всадники держались за шесты – или поводья, если могли удержать равновесие, – или вовсе не держались, пытаясь казаться смелыми; в воздухе звенели восторженные крики подростков и испуганный вопль ребенка, протестующий против решения родителей прокатить его на страшной штуковине; а аккомпанировали всему звуки органа. С учетом погоды очередь была на удивление небольшой. Карусель замедлила свой ход, всадники спешились, и меня запустили вместе со следующей группой. Я хотела найти одну лошадь: белую, с вытянутой шеей, скачущую галопом, с открытым ртом, будто она едва дышала, пытаясь скакать впереди всех остальных. Ее грива была настоящей; по крайней мере, мне так показалось, когда я провела по ней рукой, будто поздоровалась с живой лошадкой. И хвост тоже. Как искусно она была проработана! Каждый мускул, кончики копыт и даже зубы были вырезаны с такой тщательностью, которой могли добиться только мастера ушедшей эпохи. Седло и поводья были выкрашены в пурпурно-золотой; краска была свежей. Вскочив на лошадь, я распустила хвост, в который собрала волосы по пути в Вудсхол, и встряхнула головой. В толпе я искала глазами Роджера, и когда он заметил мой взгляд, то помахал мне рукой. Я помахала ему в ответ.

Парочка отбившихся от группы людей поспешила через ворота к карусели. Моя лошадь находилась на внешнем крае. Ее спутник во внутреннем кольце был почти точной копией – белый скакун, мчащийся во весь опор, – только его голова была повернута влево, словно он обращался к своей напарнице. На него забралась девочка лет шести-семи с длинными рыжими волосами; на ней был джинсовый костюм. Она была точной копией меня в детстве. Тот же наряд – правда, на плечах моей куртки были нашиты большие мультяшные ромашки. Она устремила взгляд прямо перед собой, на лице застыло серьезное выражение. Я знала, о чем она думает. В детстве, пока сидела и ждала, когда же карусель рванет вперед, я представляла, как стою в стартовом стойле на самых крупных скачках – Дерби в Кентукки, Белмонт, Прикнесс Стейкс. Разглядывая стоящую впереди лошадь, я пыталась смотреть сквозь нее, увидеть грунтовую дорогу и помосты, переполненные восторженной толпой, разодетой в свои лучшие воскресные костюмы. Начинала играть каллиопа, но я слышала лишь сигнал к старту. Удержать иллюзию было нелегко, но, когда все-таки получалось, я видела, как распахивались ворота стойла, чувствовала, как лошадь выскакивает на дорожку, как из-под ее копыт разлетается во все стороны земля. Это и представляла себе моя соседка, поэтому я не стала с ней здороваться. Вот если бы она дула пузыри из жвачки или игралась бы с поводьями – тогда да.

Вместо этого я рассматривала карусель, других скакунов – никто из них и в подметки не годился моему; правда, впереди меня были две чалые лошадки, которые были очень даже ничего. Внутри карусели – на огромном цилиндре, который сидит в самом центре и прячет двигатель; не знаю, как он называется, ось? – на него крепились зеркала. Длинные, прямоугольные, обрамленные позолоченными рамками. В них сложно было разглядеть свое отражение: бледный свет проникал в помещение через окна под самой крышей; в дополнение к этому, ответственный за освещение включил все лампочки, и резкий, ослепительный блеск затуманил зеркала. В зеркале отражалась моя соседка, а вот я была размытым пятном. А за мной…

Не знаю, что мне привиделось в зеркале, потому что, как только я повернулась, чтобы найти предмет отражения, карусель ожила. Орган загудел, кольцо лошадей рвануло вперед. Мои нервные окончания вспыхнули, и я чувствовала карусель кожей; она была близко – ближе, чем Дом Бельведера. Я не могла поверить в происходящее; чувство застигло меня врасплох, и я схватилась за шест, чтобы не свалиться. Я взглянула на зеркало, но теперь оно отражало только рыжеволосую девчушку и меня, размывая в движении наши изображения до импрессионистских мазков. Ощущение карусели стихло, а затем прекратилось. Я выпрямилась и отпустила шест, чтобы взяться за поводья. Фигура, нависшая над моим отражением, испугала меня, но я очень, очень устала, а еще постоянно видела всю эту ерунду. Сердце колотилось; руки вспотели и заскользили по поводьям; но разве была причина для подобной реакции? Кажется, кружечка кофе добавила мне нервозности. Я приближалась к картриджу, раздававшему кольца, и решила попробовать схватить одно из них, когда буду пролетать мимо. Поднявшись в стременах, я наклонилась чуть левее, подняла руку и…