Дом окон

– Тед, – выпалил Роджер, широко распахнув глаза. – Боже мой, ты думаешь, меня позвал Тед. Почему? Почему ты спросила, видел ли я тебя на карусели? Что произошло? Расскажи мне!

Он повысил голос.

– Успокойся, – ответила я. – Я расскажу тебе про карусель, только успокойся.

Официант принес колу для Роджера и чай с лимоном для меня. Он поставил стакан перед Роджером и начал возиться с чашкой и блюдцем. Я протянула руки, чтобы помочь ему, и взглянула на его лицо. В следующую секунду я отпрыгнула на другой конец дивана и, спрятав лицо в ладонях, закричала что есть мочи. Как можно дальше – я должна была убраться от него как можно дальше. Я вскарабкалась на сиденье, пытаясь еще глубже забиться в угол. Одна нога соскользнула и ударила официанта прямо по коленке. Я слышала, как он вскрикнул, слышала грохот подноса, а с ним и звон слетевших на стол и на пол чашки, блюдца, ложки и чайника. Кипяток, разлившись по столу, полился через край и окатил мою ногу, и боль в ноге взорвалась фейерверком.

– Вероника! – закричал Роджер, потянувшись ко мне через стол. Я с яростью шлепнула его по рукам, не открывая глаз. Что-то коснулось моей ноги. Я начала брыкаться, но ничего не задела. Все это время продолжая истошно кричать, надрывая глотку. Роджер пытался схватить меня за плечи, запястья, ладони, выкрикивая «Вероника!» снова и снова, как будто мое имя было волшебным заклятием, которое должно было сработать. Я дралась с ним не на жизнь, а на смерть, будто отбивалась от самого дьявола, шлепая, царапая и не жалея кулаков, в то же время пытаясь еще больше вжаться в угол.

Ты угадал: я увидела Теда. И ты думаешь: «Должно быть, ужасно было встретиться лицом к лицу с мертвым пасынком. Неудивительно, что она вскочила, закричала и постаралась убежать» – но тебе вряд ли понятно, почему моя реакция была такой бурной, почему я была на грани истерики. И, понятное дело, Роджер не видел ничего из того, что видела я. Когда я с криками отскочила в угол, он взглянул на официанта. И увидел лишь тощего семнадцатилетнего парня с оливковой кожей, покрытой акне. А я видела Теда – таким, каким бы он к тому времени должен был стать. Все произошло так быстро, что мне хочется сказать какое-нибудь клише вроде «в мгновение ока», но даже это выражение не подойдет для описания длительности моего видения. В фильмах скорость кинопленки… Сколько там? Двадцать два кадра в секунду? Примерно столько. Так вот, все произошедшее со мной заняло, ну, кадра три.

Представь, что камера направлена на меня, когда я поднимаю глаза на официанта. А теперь поставь на паузу в тот момент, когда на экране появляется то, что вижу я. На первом кадре над черной футболкой официанта появится лицо Теда. Оно почти не изменилось с момента нашей последней и единственной встречи: это было то же лицо, которое смотрело на меня с фотографий, развешанных по Дому Бельведера. Вытянутые, лошадиные черты, шрам на переносице, приспущенные веки. Кожа загорелая, но оттененная серостью. На лице – никакого выражения. Я бы сказала, что это лицо трупа, но оно было еще более пустым, что ли… Жесткое, а не умиротворенное, и на нем не читалась ни одна эмоция. Ты подумаешь: «Ужас какой».

Следующий кадр. Это пустое лицо сменилось… Я не знаю, как описать. Помнишь, я говорила, что противогаз – это аналог того, во что за это время превратился Тед? Теперь на меня смотрел первообраз. Представь себе что-то настолько… Чуждое и ужасное, что стоит тебе бросить на это взгляд, как у тебя вскипает мозг. Не можешь? Потому что если сможешь представить, то сможешь найти способ и совладать, осмыслить. Но на один-единственный кадр я увидела что-то настолько вне моей системы координат, что даже не могу этого вспомнить. Даже тогда я не смогла разглядеть увиденное, потому что не понимала, на что смотрю. Глаза… Глаза были круглыми и плоскими… Огромными, как пара линз с натянутой вокруг кожей. Они были похожи на стекло. В отражении я видела себя и Роджера. Век не было. Это я успела заметить. Глазам приходилось быть постоянно открытыми. Кожа вокруг, она… Не знаю… Переплеталась? Нет, не так. Она будто… Она двигалась, понимаешь? Не вся, но отдельные части: они словно заползали друг на друга. Цвет… Кожа была бледной; белой с холодным подтоном. И был черный. Под белым был черный. Только так я могу его описать. Остальное… Остальное выглядело еще ужасней; так ужасно, что кадр начал деформироваться. Он начал пузыриться и растягиваться в центре, как будто кто-то держал под ним спичку. Какая бы картина ни была на нем запечатлена, она была искажена до неузнаваемости.