Дом падших ангелов

Трудно чувствовать себя сексуальным, когда кости превращаются в мел, а ноги ноют день и ночь. И когда ты в памперсе. Его мужественная дочурка спрашивает время от времени: «Папочка, ты уже сделал пи-пи?» Господи Иисусе. Прости, Господь. Но как так вышло, что он стал меньше собственной дочери?

быть выше своих детей

Старший Ангел всегда был их предводителем. С тех пор как Дон Антонио бросил их подыхать с голоду в Ла-Пасе, братья и сестры смотрели на него как на отца. А теперь он стал ребенком для собственной дочери. И она посыпает ему задницу детским тальком. Как в похабном анекдоте, которыми он любил дразнить семейство.

– Пап, ты в порядке? – спросила она.

– Я никогда больше не буду в порядке.

Он смотрел вдаль, и хотя она понимала, что в его душе много чего происходит, но не подозревала насколько.

Минерва – она ненавидела это имя. Но подружки сразу же заменили его на Минни, которое закономерно превратилось в Минни Маус. Никаких проблем с подарками на Рождество – у нее их целая коллекция теперь, всяких Микки и Минни. Плюшевые и пластмассовые, на толстовках и на подушках.

Ангел жестом подозвал каких-то малявок. Внуки, наверное. А может, и правнуки. Поблизости всегда крутилась парочка. У всех его детей есть дети, а у тех детей свои дети. И у племянников и племянниц тоже есть дети.

Малышня столпилась вокруг его кресла.

– Да, Папа?

– Когда я в прошлый раз был в больнице, – начал он, подчеркнуто правильно выговаривая каждое слово, по примеру Рикардо Монтальбана[92]. (Он говорил по-английски, потому что по-испански детишки могли произнести разве что taco и tortilla.) – Знаете, что случилось?

– Нет, Папа.

– Там был парень, очень-очень больной парень.

– Больнее тебя?

– Ay si. Такой больной, что пришлось отрезать от него половину.

– Круто!

– Ага. Парню отрезали всю левую сторону!

– Как это? Что, прямо всю, Папа?

– Todo[93]. Левую руку, левую ногу, левое ухо. Левую nalga.

Детвора загомонила – им нравилось, когда в беседе мимоходом упоминали задницу.

– Но знаете что?

– Что, Папа?

– Он сейчас в полном порядке!

До них не дошло.

И вновь идет дождь

16:00

горячий душ

водить машину

Перла натягивает чулки

яичница на сале

тортильи – кукурузные, не пшеничные!

Стив Маккуин

Явился Лало.

– Чистый и красивый, – доложил Старший Ангел. – Чувствую себя бодро.

Он говорил со своим мальчиком по-английски. И действительно великолепно себя чувствовал. Блокнот затолкал себе под зад. Он намерен победить.

– Я жив.

– А то.

Лало сменил форму на гражданское. Не хватало еще признаваться, что она ему стала тесна. И вообще он отлично выглядел в своем лучшем костюме. В своем единственном костюме. Старший Ангел повел его в торговый центр и выбрал элегантную пару, темно-синюю в тонкую белую полоску. Белую сорочку и темно-красный галстук. Стильные черные туфли.

Минни ушла вперед, с Перлой и Младшим Ангелом, который дожидался их на парковке. Еще один день, мечтал Старший Ангел, пока Лало катил его по щебенке к лужайке кладбища. Остался еще один день. До pachanga[94].

– Осторожней, сынок.

– Ага, пап.

– Не вытряхни меня из кресла.

– А что, забавно было бы.

– Ты что, меня не уважаешь?

– Ничего подобного! Со всем уважением к СГ, старой гвардии, так сказать!

– «Старой гвардии». СГ, поди, означает «старикашка гадкий»?

– Пап, да это шутка!

– Я знаю. Давай в темпе.

* * *

Какого черта папа так торопится? Старику нужна солидная доза успокоительного. Чувак, что за спешка? Если бы Лало оставалось два шага до могилы, он бы еле волочил ноги, выкурил косячок-другой, расслабился как следует и по ходу беззаботно и естественно там бы и очутился. Собственно, ровно тем он и занимается сейчас, ибо где мы все в итоге окажемся? В долбаной яме. Ну так сделай процесс muy suave[95], чувак, – не надо гонки, сбрось скорость.

Левое предплечье чешется как сволочь. Новая татушка: портрет папы, молодого, со старомодными мексиканскими усами. И надпись ПАПА 4EVER. Обошлась ему в 260 долларов в Сан-Исидро[96]. Хотелось почесать, но боялся, что ранки начнут кровоточить и запачкают новые шмотки.

Лало – последний из сыновей. Остальных забрала судьба. Один лежит здесь – близко к тому месту, где похоронят бабушку. Сразу подкатили слезы. Черт тебя побери, Браулио. Пятна крови держались на асфальте несколько дней, постепенно становясь коричневыми. Как озера смерти. Он с братвой стоял и смотрел не отводя глаз, и они тоже смотрели и смотрели, и плакали, и клялись отомстить. И мухи слетались, когда лужи крови подсыхали на солнце.

Почему никто не подумал смыть пятна? Мухи – блин, он ненавидел мух. В Ираке тучи этих долбаных мух. Хотя там кровь впитывается в сухую землю. Лужи быстро исчезают. Просачиваются сквозь пыль и гравий. Их видно, но словно в дымке, а вот запах – да, запах реален.

Он тряхнул головой.