Дом под горой

Он видит, что Зандоме во многом прав; он согласен, что трудно, очень трудно сделать первый решительный шаг — и сознание этого точит его, вызывает негодование. Все его существо восстает против того, чтобы сложить оружие, не начав борьбы. Значит, все его прекрасные замыслы — не более чем туман и дым? Что ни задумает, все как-то выходит наоборот… В личной жизни он стоит перед банкротством: уже теперь он ясно видит, что в будущей семье ждут его одни разочарования, разлад и неприятности. Хотел компенсировать утрату личного счастья общественными делами, в них думал найти удовлетворение, готовился распространять идеи добра и гражданской доблести — теперь и это рухнуло! Ах, какое пустое, тоскливое будущее перед ним! Не на чем взору отдохнуть… Полное крушение!

Охваченный злыми предчувствиями и тяжкими опасениями, поднял Нико печальные глаза и встретил кроткий, милый взгляд Дорицы, в котором прочитал участие, сочувствие и согласие с ним. Дорица тотчас потупилась, покраснела, как маков цвет. И сердце Нико бурно возликовало: нет, не все еще потеряно! Он не один — с ним соглашаются, его одобряют…

Нико задумался, и мысли его окрасились в цвета надежды. Он так глубоко погрузился в себя, что дальнейший разговор между Зандоме и Илией воспринимал глухо и слитно, как шум далекого водопада.

Он очнулся, заметив какое-то движение рядом с собой: Зандоме, собираясь уходить, искал свою шляпу. Нико удивился: как может Зандоме уйти, когда еще ни до чего не договорились? Неужто суждено ему, Нико, весь век блуждать во мраке неопределенности?

— На чем же мы порешим? — обратился он к собеседникам. — Ведь так оставаться не может! Этак мы совсем оттолкнем от себя людей доброй воли!

— Я так себе представляю нашу деятельность, — ответил Зандоме. — Ты, как и все мы, землевладельцы, будешь хорошо обрабатывать свои земли. И тежака заставим работать добросовестнее. Вино и оливковое масло по-прежнему буду скупать я — естественно, скупать подешевле, продавать подороже. Так мы упрочим свое благосостояние, а будет хорошо нам — и тежаку лучше станет. Тем временем научим его смотреть вперед, искореним в нем это злополучное «будет, что бог даст», за которое он цепляется, как слепой за стенку, — этот ленивый, обессиливающий фатализм, о котором народ воображает, будто это и есть чистая, незапятнанная вера. Искореним его в семье, в обществе, а там, глядишь, и в политике исчезнет этот сильный тормоз на повозке нашего прогресса. Мы должны создать другой, лучший человеческий материал, с которым можно будет делать дело. И тут нам поможет шьор Илия: его слово имеет вес в народе.

Зандоме разгорячился, как никогда. Но, словно устыдившись, что дал себя сбить с привычной ленивой колеи, он тотчас успокоился, огонь в глазах погас, и на лице появилась его обычная улыбка.

— Вот и вся наша программа. А средство осуществить ее — терпенье. Ну, а теперь пошли — каждый в свою сторону…

— Я, значит, проиграл бой, — не без горечи сказал Нико. — Вы меня забаллотировали.

— Да, но бой с нами: зато на твоей стороне симпатии публики, — возразил Зандоме, покосившись на Дорицу, которая мгновенно вспыхнула до ушей. — А за это я бы отдал нашу пиррову победу…

Улыбнулся и Нико — взгляд Дорицы вознаградил его за все. Так и расстались они, причем каждый испытывал какую-то приятную взволнованность. Зандоме еще сказал на прощанье:

— Во всяком случае, заслуживает внимания тот факт, что встретились сегодня три человека и целый час довольно сносно толковали об общественных делах, ни словом не упомянув ни о потрепанном, сюртуке Старчевича, ни об иудейском происхождении Франка. А это уже большой шаг вперед, господа! Я бы еще добавил, что мы провели самое трезвое политическое совещание во всем триедином королевстве![55]

Уже изрядно стемнело, когда Нико и Зандоме вышли на улицу. Звезды зажглись, кротко глядят на нашу землю. Во дворах все угомонилось, опустели улицы, лишь из домов глухо доносится говор их обитателей, собравшихся у очага. Похолодало: в воздухе чувствуется влажность. Откуда-то из-за города, вероятно, с того места, где стоит распятие, долетает протяжная песня; мощно звучат мужские голоса.

Зандоме взял приятеля под руку.

— Ну, а ты все еще обгладываешь одну и ту же кость?

— Что ты имеешь в виду?

— Твою идею жениться на Претурше.

Зандоме почувствовал, как дрогнула рука Нико.

— Почему ты спросил именно сейчас?

— Потому, что видел малютку Зоркович. По-моему, выросла девица хоть куда. Одета, правда, ужасно, но видно — прелестное существо.

— Вот-вот! Даже такая одежда не спасла ее от твоего взгляда, — сердито буркнул Нико, опять его возмутила бесцеремонность друга. — А ведь эта одежда вдвойне священна: наполовину монастырская, наполовину детская.

— Я любуюсь женщиной, если она заслуживает восхищения, что бы ни было на ней надето. А Дорица заслуживает восхищения. И не видят этого одни слепые, за которых нам остается только молиться, чтоб прозрели.

— Похвала в твоих устах немного значит. Ты расточаешь их и на менее прекрасные предметы.

Зандоме рассмеялся.