Дом под горой

— Ах, вы еще не знаете, не сказывали вам… Правда? — Мандина просто в восторге: как же, она первая поразит Дорицу такой новостью! И с подлинным наслаждением рассказала старая все о романе Нико, от начала и до конца. Не преминула присовокупить и собственные комментарии, довольно колкие и неприязненные. В запале своем Мандина не замечала, как бледнеет Дорица, как подогнулись у нее колени, так что она опустилась на стул, судорожно ухватившись за край стола, чтоб не упасть. Мандина заметила ее состояние только под самый конец своего повествования, которое она заключила возгласом:

— Ну, не хватил бы вас родимчик со злости?! Господи, да что это с вами?! — И Мандина бросилась к девушке, стараясь заглянуть ей в лицо. — Ах, беда-то! Принести вам уксусу, прошеку?

— Не надо, прошу вас… Не кричите! Еще услышит кто… Ну вот, мне и легче. — Дорица глубоко вздохнула и, положив руки на стол, опустила на них голову, да так и замерла.

Мандина стоит над ней в недоумении. Не поймет никак, что это делается. Не сообразит — то ли звать на помощь, то ли так ждать… Наконец решилась, подошла к Дорице, приподняла ей голову. Лицо девушки мокро от слез…

Тут уж Мандина поняла все. И поняла, что совершила страшную глупость, которую госпожа ей не простит.

— Ох, дура я, дура! — шлепнула она себя по лбу. — Что же это я натворила! Выболтала все, а от вас-то и скрывали… Что я наделала, несчастная!

Но одновременно в голове ее мелькнула утешительная мысль: «А какой прок скрывать? Все равно когда-нибудь узнает».

— Ах, не говорите, не говорите! — взмолилась Дорица. — Никому не говорите, прошу вас!

Девушка готова провалиться со стыда: выдала тайну своего сердца, которую следовало закопать, спрятать от всего мира; и выдала она эту тайну женщине, которая, быть может, предаст ее, употребит во зло, обратит в насмешку…

— Ни единой душе не скажу! — прямо-таки с радостью клянется Мандина: слава богу, госпожа не узнает о ее промахе! — Ни одной-разъединой душеньке! Только уж и вы-то виду не подавайте. Вытрите глазки да ступайте поскорей к нам…

— Как же я покажусь, такая? — вздохнула Дорица. — Тетя меня хорошо знает, глаз у нее зоркий, все подмечает…

— А ничего, утритесь только. Вот так! Теперь еще личико вымойте да полотенцем-то, полотенцем — докрасна… Ах вы, моя голубушка! Вот и снова как розан. А за меня не беспокойтесь — ни одной живой душе не проговорюсь. И не тужите! Он тоже покой потерял, право слово! Здорово его пристукнуло. Тоже мне мастер! Вино пить, девчат любить…

Дорица привела себя в порядок, умылась, и щечки ее снова разрумянились. Но в глазах осталась печаль, словно погребенная в глубине души; горе пустило корни в сердце, в самом темном, самом сокровенном уголке его. Низко опустив на глаза платочек, Дорица отправилась к Дубчичам.

Шьора Анзуля, поцеловав ее, по своему обыкновению строго, пытливо посмотрела ей в лицо.

— Да ты больна, малышка! Щеки горят, глаза… — Она сняла платок с головы девушки, повернула ее к свету. — Что у тебя болит? Ну, скажи тете!

Дорица держится мужественно, не дает взору Анзули проникнуть в глубь души, осветить ее тайну. Попыталась даже улыбнуться, да улыбка-то не получилась. Чем ласковее с ней Анзуля, тем тяжелее Дорице. Перемогается, а слезы-то все-таки уже навернулись.

— Ты плачешь? Что с тобой, дитя?

— Ах, тетя, пожалуйста… Ничего…

Дорица отвернулась, от горя и стыда закрыла лицо руками.

Смотрит Анзуля, сопоставляет, размышляет. И не расспрашивает больше. Инстинктивно она поняла, что расспрашивать надо Мандину. Та должна знать, отчего плачет девушка. Анзуля пошла в кухню, оставив Дорицу одну, — пускай выплачется, легче ей станет.

Застав Мандину в кухне, шьора проницательно посмотрела ей в глаза. А та не знает, куда деваться от страха и растерянности. «Все знает! — мелькнула мысль, и мороз пробежал по спине служанки. — Но как же она узнала-то, господи? Что мне делать, грешной?»

Анзуля и впрямь уже обо всем догадалась. Испуганная физиономия Мандины все ей объяснила.

— Что ты там наболтала, несчастная? Говори, что наделала!

— Да ничего такого, о чем бы вам пожалеть, — залепетала Мандина. — Зашел разговор, ну и… сама не знаю, как…

Хозяйка смерила ее гневным, сверкающим взглядом; на лбу ее залегла складка. Мандина молитвенно сложила руки, ожидая такой грозы, какой еще не бывало.

— В последний раз! Запомни — в последний раз вмешиваешься в дела господ! — промолвила хозяйка глубоким, приглушенным голосом; гнев ее не разрядился взрывом, он распирает ей грудь, которая с трудом поднимается и опускается. — Служишь ты в доме давно, но если еще раз сделаешь мне поперек — прогоню тебя, в поденщицы определю… Запомни!

Круто повернувшись, Анзуля вышла и с силой захлопнула за собой дверь. Но, не дойдя и до середины столовой, вернулась, встала на пороге кухни. Мандина так и не сдвинулась с места, безутешно рыдает, прижимая фартук к лицу.