Дом под горой

— Опять вы о политике, кум? — с некоторой опаской спросила Анзуля, зная, если он в ней увязнет, то не так-то легко его оттуда вытащить. — Значит, вы оба отлично поймете друг друга. Дорица у нас тоже большая патриотка!

Девушка вспыхнула, вспомнив свои недавние речи о Зринском и все мечты и надежды, жившие в ней тогда. Какой стыд! Ее чувствами пренебрегли, еще не успев узнать про них… А если догадывались, видели?..

Шьора Анзуля поняла переживания девушки и поспешила положить конец разговору:

— Бог с ней, с политикой! Вернемся-ка лучше к нашим домашним делам. — Эти слова разом успокоили Дорицу. — В политике наша барышня разбирается, это мы уже знаем. А вот разбирается ли она в стряпне? Послезавтра у нас четверг, стало быть, скоромный день. Вот пускай придет к нам да сготовит обед. На этом экзамене, милый кум, должны присутствовать и вы.

Пораженный, Илия широко раскрыл глаза:

— Но, кума, вы должны присмотреть за ней! Хоть издали, хоть глазком! Обещаете?

— Я ни во что вмешиваться не стану.

— Но извольте взять в соображение, что я — выздоравливающий! Судите сами, выдержит ли мой бедный желудок?

— О папа, не бойтесь! — отвечала Дорица смехом на шутку отца, которая даже в ее теперешнем душевном состоянии не может не развеселить ее. — Я вам такой обед закачу, что вы отдали бы мне за него право первородства, если б оно и так не было моим!

Нико ничего не знал об этих приготовлениях. И не замечал, что делается в доме. У него достаточно своих забот. Правда, работы в подвалах уже не отнимают у него время — страдная пора миновала, шум утих, все влилось в обычное русло. А повседневные дела не интересны Нико, не радуют его, ибо не могут они заставить его забыть свои опасения, угрызения совести, отчаяние… Бродит Нико по двору, по дому, не зная, за что взяться. Мысли его блуждают совсем в других местах и слишком неохотно возвращаются сюда, где все напоминает о его беде, о его вине. Много раз спрашивал себя Нико: что с ним такое? Неужели так теперь и будет всегда? Неужели нет выхода, нет надежды? Но у него не хватает мужества ответить себе прямо, честно, не выкручиваясь. Не понимая своего состояния, не решаясь об этом думать, он все же видит, чувствует — он уверен: что-то должно произойти, все должно как-то измениться. Или он найдет выход — или конец…

В четверг Нико случайно забрел на кухню и увидел Дорицу — одну; повязав передник Анзули, она возилась у очага.

Нико удивленно уставился на столь необычную повариху; глазам своим не верит. Что она тут делает? Кто ее прислал к ним на кухню, где она держится совершенно непринужденно, словно у себя дома? Но в следующую минуту Нико ощутил приятное чувство — словно прояснился горизонт и вышло солнышко. Все, что мучило его, сразу прошло, отлетело — и снова открылись впереди нивы его мечты, усеянные цветами…

— Вот как — новая хозяюшка! — радостно заговорил он, когда Дорица повернулась к нему.

Лицо ее — ясное, нет на нем и следа недавних туч. Нико, подметив ее милое смущение, еще сильнее заинтригован. Что все это означает?

Вошла мать: сегодня она тоже выглядит как-то веселее. Объявила сыну, что нынче им всем понадобятся самые большие ложки — барышня сдает экзамен по поварскому искусству.

— Ого, у нас готовится пир! — засмеялся Нико. — Заранее заявляю: я буду очень снисходительным экзаменатором — я голоден!

— Будут и строгие судьи, чтоб барышня не возгордилась, будут и прославленные стряпухи, и выздоравливающие с нежными желудками, — сказала Анзуля.

— Другими словами — тетя Бонина с дядей Илией? — удивился Нико. — Целая комиссия!

— Вот именно, — подтвердила мать.

— Но в таком случае вы неблагодарны! Не было бы сегодня никакого пира, если б дядя Илия не выздоровел. Что же вы доктора не пригласили? Он ведь тоже авторитет в вопросах кулинарии.

— Ну, нет. Подумай сам, как он ославит Дорицу, если она провалится!

— О, я не провалюсь, — быстро возразила девушка. — Я совершенно не волнуюсь. А так как сегодня здесь распоряжаюсь я, то посторонних прошу удалиться — не то мукой обсыплю!

В доме поднялось необычайное оживление, все словно забыли усталость и раздражительность. Слуги так и бегают — их будто подменили. Даже на лице Мандины, обычно недовольном и сварливом, появилась добрая улыбка.

И Нико ходит прежним упругим шагом, подняв голову. Он не чувствует больше никакого раздвоения — душа его похожа на звонкий колокол, отлитый из единого металла — и ясный звук его вплетается в общий аккорд.

Но оттуда, от подножия гор, облитых великолепным сиянием солнца, с того места, что затянуто дымкой забвения, где теперь так пусто, печально, тоскливо — оттуда долетают до слуха Нико иные звуки, нарушающие гармонию… Хотел бы он не видеть, не слышать ничего, но, помимо его воли, все встает перед ним назойливый образ старой Еры, звучит в ушах ее резкий, каркающий голос, и блестят ее черные глаза, горящие отвратительным огоньком ненависти… Нет, не будет уже радости для него, он осужден, обречен… Связал себя, сковал — сам, по доброй воле!