Дом под горой

Он уже давно недомогал; если не было срочной работы, дольше обычного оставался в постели или сидел возле очага. Едва справился со сбором винограда — начало покалывать в правом боку, да чем дальше, тем сильнее. Наконец так схватило, что Мате отправился к доктору. Тот тщательно осмотрел его. Что обнаружил — не сказал, но Мате подметил, что доктор призадумался. Он с особым вниманием заглядывал Мате в глаза, оттягивал веки, заставлял смотреть вверх, вниз, в стороны, и это было странно для Мате. В конце концов врач дал ему мазь, от которой сразу стало легче. А тут подоспел сбор и выжимание оливок — работы, в которых нельзя обойтись без хозяина. И Мате поднялся, перемогаясь, не желая поддаваться болезни. На этой неделе вылили наконец последнюю кадку оливкового масла в огромный каменный сосуд. Мате удовлетворенно вздохнул, что закончил и эту, столь важную, работу. И вместе с тем погрустнел как-то — явилось ему предчувствие, что, видно, в последний раз снимает он урожай….

«Вот запасся я и вином и маслом, а доведется ли пользоваться самому? Может, продавать уже без меня будут…»

Это тягостное предчувствие вьется над ним неотступно, как назойливая муха. По ночам часто будит его, до рассвета не дает сомкнуть глаз. Сопровождает его в поле, в виноградники, такие унылые и голые в эту пору; заставляет спрашивать себя: увидит ли он еще когда-нибудь это поприще его трудов, политое его потом, впитавшее в себя силу его рук?

И Мате снова и снова уходит на виноградники и в поля, осматривает их — каждый день другой участок, один-одинешенек, со своими печальными думами. Он испытывает какую-то потребность побывать всюду там, где его земля, — ему кажется, не сделай он этого, не имел бы покоя ни днем, ни ночью.

Осмотрев последний виноградник, Мате больше не выходил со двора. Часами сидел, наедине со своими мыслями, греясь на осеннем солнышке, которое ласково улыбалось ему с голубого неба. Мате обращал взор в ту сторону, где по холмам разбросаны дома городка, довольного и веселого после сбора урожая. Городской шум и песни, доносящиеся до него, он принимал как привет, который шлет ему родной городок на склоне его жизни. Но вот солнышко пряталось за угол дома, тень растягивалась по двору темным пятном, покрывала почти всю лавочку, и Мате собирался, захватывал подушку, которую подкладывал, чтоб не сидеть на холодном камне, и возвращался домой — в постель.

Он не жаловался, никому не открывал своих предчувствий, и никто как-то не вгляделся попристальнее, что же это происходит с хозяином.

Но сегодня на рассвете все вскочили со сна, перепуганные: Мате разбудила резкая боль в боку, весь дом огласился его стонами и криками. Ера натерла ему бок маслом, когда это не помогло — уксусом, потом стала прикладывать теплые компрессы… Не помогло и это! И стояла Ера над мужем в отчаянии и страхе. Тут на Мате упала полоска света из приоткрытого окна, осветила его измученное, исхудавшее лицо. «Господи, да что это с ним! Одна тень от него осталась!»

Тревога за дочь поглощала все ее внимание; ни разу Ера как следует не задумалась о состоянии мужа, не заметила, как он чахнет с каждым днем. Завздыхала теперь, схватилась за голову, побрела в кухню, горько укоряя себя за такое невнимание. Но, встряхнувшись, она вышла во двор, и за калитку, и на дорожку — с горьким плачем побежала мимо домов мужниных братьев.

Ставни распахнулись, в окнах появились встревоженные лица невесток:

— Боже милостивый, невестка, что у вас стряслось? Куда вы в такую рань?!

— Ах, душа моя, видать, помирает… Ни покою ему, ни передышки — так привалило… Ох, сирота я горемычная!

— Неужто Мате?! — крикнули невестки. — То-то мы заметили неладное — уж больно с лица спал… Куда же идете-то?

— То ли за священником, то ли за доктором… Сама не знаю, убогая!

Причитая, добралась Ера до города, разбудила сладко спавшего доктора и, заливаясь слезами, рассказала ему про беду. В словах ее доктор почувствовал и довольно явный упрек, почему не вылечил он Мате, когда тот обращался к нему «вовремя».

Но доктор не коллекционировал такого рода выражения признательности. Протер он глаза, слегка опухшие от крепкого сна, кое-как оделся и пошел под Грабовик.

— Ну что, Мате? Испугался, видно? — заговорил он, как привык с больными, — беззаботным тоном.

Но Ера по лицу врача прочитала, до чего поразил его вид больного. И по его расспросам она поняла, что у него серьезные опасения. Доктор опять очень внимательно осмотрел, простукал Мате со всех сторон. С лица его сбежала привычная улыбка, сменившись задумчивостью. Видно было, что доктор расстроен и взволнован. Вот, снова на его пути встает проблема гибели, недолговечности всего живого…

Но то была лишь минутная слабость. Привычка — или чувство долга — взяли верх над неуместными размышлениями. И доктор обратился к больному в обычной бодрой манере:

— Ну, вот что: лежать, не вставать. Мазь я тебе дам другую, она успокоит боли. Главное — укреплять силы, есть, пить. И нечего сразу пугаться…