Дом под горой

Больной следит за гостем проницательным оком. От него не ускользнула глубокая растроганность Илии — она лишний раз подтверждает, что надежды нет. А ведь тлела еще где-то там, под пеплом, искорка, все не хотела погаснуть… С надеждой всматривается Мате в лицо гостя: может быть, не отразились на нем грозные признаки конца… Но он имел достаточно сильную душу, чтоб не поддаться ужасу, убедившись, что и этот человек, которому так хочется обмануть себя и его, не может не признать теперь, что смерть неизбежна. Мате уже свыкся с мыслью о смерти и ждет ее без страха и трепета.

— Если даже так, то остается нам одно: ждать в покорности и смирении, что будет. Все — божий дар, даже смерть. Все мы обречены ей, — промолвил Илия.

— Это правда, — кивнул Мате. — Я и не противлюсь, я жду, а порой даже призываю ее. В конце концов, что такое жизнь? Мы-то думаем — жизнь длится, пока не приходит смерть. А по-моему, мы начинаем умирать, еще когда ходим по земле, здоровые и полные сил. Надежда за надеждой покидают тебя, желания уходят, и то, что в молодости казалось таким важным, — в старости этим пренебрегаешь. Так постепенно отмирает все, что жило в тебе — даже чувство дружбы. А как откроется перед тобой долгий путь на тот свет — сердце отпадает даже от семьи, потому что видишь: остался ты на этом пути одиноким, жалким, беспомощным — таким, каким был, когда появился на свет. Не удивительно, что хочется уйти, когда ничто больше тебя здесь не привязывает…

— Все это верно, — согласился Илия. — Потому-то и тлеет в нас всегда сознание, что мы — только прохожие на этом свете.

Больной поднял глаза к потолку, который вот уже сколько дней являет собой весь его горизонт. Помолчав немного, он произнес таким обыкновенным тоном, что Илия удивленно на него воззрился:

— У вас, стало быть, свадьба готовится. Я рад — дай бог, чтоб к счастью!

С этими словами он протянул гостю исхудавшую руку.

— Не знаю, могу ли я принять вашу радость, — ответил тот, вложив свою теплую, живую руку в сухую и холодную ладонь Мате. — Мы и сами-то ничего определенного не знаем. Ты-то понимаешь, до чего неверны такие дела… Вы сами убедились в их неверности, о чем я глубоко сожалею. И не так радует меня счастье дочери, как оно радовало бы, если б не строилось на вашем разочаровании.

— О нет, нет! — с необычайной живостью воскликнул Мате. — У меня никакого разочарования не было — я предвидел то, что произошло. И благодарю бога, что случилось это сейчас, горячо благодарю, что еще при моей жизни распалось то, что было противно разуму и правде. Ибо не может быть прочным то, что не естественно.

Илия не ожидал таких слов. Они его озадачили, ему даже показалось, что за ними таится насмешка и презрение.

— Значит, Мате, невысокого ты мнения о моем друге Нико! А то бы пожалел о нем…

— Это совсем другое. Я был о нем высокого мнения и уважал его. Ведь я открыл ему двери своего дома, доверил ему свое дитя, потому что знал: он человек порядочный. Но не верил я в его намерение, оно было противно разуму и правде. Моя дочь росла не для дома Дубчичей! Вечно была бы она там каким-то придатком, а вернее — помехой. Ваша дочь — другое дело. Она сотворена для него, воспитана и обещана ему. И я первый пожалел бы, если б она не вошла в тот дом. Потому-то и рад я за вас от всего сердца, искренне, как мало за кого радовался.

Правдивость и искренность Мате до того растрогали Илию, что он готов броситься на колени перед его ложем, обнять этого человека столь благородного образа мыслей. От этого порыва его удержало чувство стыдливости, как бы Мате не счел это благодарностью за доброе отношение к его дочери… И потом — во всей манере Мате, в словах, какими он очертил различие между своим сословием и сословием помещиков, была изрядная доля гордости… Илия не уверен, не осудил ли бы его Мате за подобный патетический жест. Поэтому он воздержался от него и только еще раз с жаром пожал руку больного, растроганно промолвив:

— Благодарю тебя, Мате, от сердца благодарю! — И робко спросил: — А как же твоя дочь? Признаюсь теперь, я сильно колебался, идти ли к тебе… Опасался — не сочтешь ли ты, что я все это подстроил из вражды к вам, из коварства… Но заверяю тебя — все устроилось без моего вмешательства, как-то само собой…

Больной спокойно улыбнулся:

— Да ведь я и говорю — так должно было получиться. И слава богу, что дал он мне дожить до такого оборота.

— Поверь, Мате, я и не замечал, что готовится. Нико приходил к нам как всегда, даже реже. У меня же, как тебе известно, пропасть других забот, и не люблю я вмешиваться в такие дела. Пускай уж ими женщины занимаются. Таков мой принцип. Когда я обо всем узнал, то страшно встревожился, не знал даже, не должен ли я воспрепятствовать этому.