Дом под горой

Зандоме сидел в своей конторе, погруженный в бухгалтерские книги. Как всегда к Новому году, он занимается подведением итогов. Рассчитывается с тежаками, которые сдают ему сусло, забирая под него в течение года все, что нужно для хозяйства. Счета у Зандоме в образцовом порядке, он не приписывает лишнего, но и не прощает никому долги. И подведение итогов у него — пустая формальность. Выслушает тежак, сколько и за что он должен, и, узнав затем, что ему причитается за сданное сусло, с довольным видом кивнет: «Дай вам бог здоровья, господин!» И уходит, убежденный, что Зандоме, правда, свою выгоду блюдет, однако не ворует. Случается, тот или иной тежак даже проверять записи не хочет. «Вы только скажите, господин, сколько получается!» — «Э, нет, братец, — возражает тогда Зандоме. — Слушай и считай сам». И он неумолимо прочитывает весь список, а закончив, замечает: «Видишь, муки слишком много ты извел. Пригрози-ка своим бабам, пускай бережнее расходуют. Дорога мука́-то…»

За этой работой и застал его Пашко. Вошел — глаза сияют, лицо горит, движения упруги и уверенны. Зандоме окинул его взглядом и улыбнулся:

— Ну-ка, глянь в зеркало — узнаешь себя? А помнишь, что я тебе говорил?

Пашко схватил его руку и так сжал, словно задался целью раздавить ее.

— Эй, да ты мне кости переломаешь! — со смехом крикнул Зандоме. — Стало быть, все в порядке?

— Ох, слава богу! — выдохнул Пашко.

— Хвала господу, — отозвался Зандоме, с комической серьезностью воздевая руки. — Двумя дураками меньше на свете. А то все в прятки играли; наконец нашли друг друга! Право, пора было.

— И всем этим я вам обязан! Что было бы, кабы не вы?

— Не совсем так, приятель. К сему кое-кто еще руку приложил, против того мастера я просто щенок… Вот как отчихвостит тебя твоя Катица в первый раз — поблагодари шьору Анзулю. Запомни это и, ради бога, не зови меня из благодарности в кумовья!

— А я-то как раз и хотел…

— Ну, об этом потом. Прежде, пожалуй, надо похоронить бедного Мате… Как он?

— Ждет смерти. Говорил, как поп. Все плакали. Шьор Нико вам расскажет… И шьор Илия красиво говорили.

— Представляю себе! Прямо — далматинский сейм… И потом, где еще столько говорят, да так красиво, как у нас? Этим-то мы тороваты, приятель…

Пашко простился с Зандоме, чьи шутки не могли рассеять впечатление от всего, что видел он в доме Мате. Впрочем, Пашко почти и не слушал Зандоме.

А тот задумался. Насмешливый взор его принял серьезное, даже грустное выражение. То был уже не прежний бесшабашный Зандоме…

Стук в дверь оторвал его от мыслей. Вошел Нико, и Зандоме обрадовался другу. Задумчивость разом слетела с него.

— Ага! — воскликнул он, пододвигая гостю кресло. — И ты с исповеди! Да еще, как я слышал, с генеральной! Все вы, поверх голов нас, грешных, устремляете взоры туда, к Полярной звезде…

— Напрасно насмешничаешь. Смерть сама по себе — нечто безмерно величественное; никто не может противостоять ее величию. Я сейчас под впечатлением ее таинственной власти и никак не могу из-под нее вырваться. Поэтому сегодня — шутки в сторону.

— Не спорю, — серьезным тоном отозвался Зандоме. — И если я шучу, то из этого вовсе не следует, что мне не жаль Мате. Напротив, я размышляю, почему рак избрал именно его организм? Ведь сколько для него тучной почвы, хотя бы и в нашем городке! И мой хилый умишко постиг лишь то, что хорошим людям плохо приходится. Доказательства тому мы наблюдаем ежедневно. Вон и в народе говорится — сорную траву не выполешь…

— Ты все шутишь… Но я отучу тебя шутить. Вот сведу тебя кое-куда…

— Знаю — к Мате. Вот тут уж не знаю, послушаюсь ли я тебя. Никогда ты меня не убедишь, что есть нечто возвышенное в умирании человека. Такие картины скорее принижают, парализуют меня. Ослабляют мою энергию, отнимают желание работать. А сейчас у меня в голове вертится некий весьма многообещающий проект.

Нико внимательно посмотрел на друга. Любопытство оттеснило впечатления, поразившие его в доме под Грабовиком.

— Помнишь, спорили мы, когда шьор Илия выздоравливал? Много чего наговорили тогда… разве чуть поменьше, чем вы сегодня у Мате. Так вот, этим вопросом я занялся подробнее…

— Ты, Зандоме?! — удивился Нико и даже покраснел от радости.

— А почему бы и не я? Все возможно, как говорил великий Корсиканец, — усмехнулся Зандоме. — Кроме того, я привел в порядок расчеты с тежаками, произвел инвентаризацию моего малосостояния, да еще выдержал Семилетнюю войну с домашними силами…

Зандоме попытался улыбнуться, но в глазах его улыбка не отразилась. Получилось нечто очень печальное. «Наверное, опять ему дома сцену устроили, — подумал Нико. — Что-то ему сегодня шутки не удаются…»

— Ваши речи долго звенели у меня в ушах, — продолжал Зандоме своим обычным тоном. — Благосостояние, прогресс, объединение… Раз даже явилась мне во сне сама Иллирия. Постарела малость, поблекла та самая Иллирия, за которую вы ратуете с таким воодушевлением! Во всем этом я, как тебе известно, плохо разбираюсь. Словам не верю, одушевляться не умею. Но я верю цифрам — и знаешь, что они мне сказали?