— Гм, я тоже так думаю, — мирно ответил Мате, ничуть не задетый дерзостью сына. — Женщина, сынок, вроде горячей поленты. Не удивительно, коли кто и ошпарится… А что ты сделаешь? Твоя мать довольна, его мать тоже, а сам он — по крайней мере, мне так сдается — парень честный. И в конце-то концов, все мы еще, слава богу, на месте! Посмотрим, что из этого выйдет. Не будем забывать главное: бог все направляет, все устраивает.
Однако, к удивлению отца, Иван этим не удовлетворился. Не по душе ему тактика отца.
— Могли бы мы обойтись и без этого…
— Я бы тоже того желал, да коли начало положено…
— А если ничего не получится? Что скажут люди?
— Нам-то что до людей?! — напустилась на сына Ера. — Люди, известно, не станут радоваться с радующимися… Не одна баба зубами-то от зависти заляскает! И завидовать будут, и оговаривать… Коли они друг дружку любят, почему ж не получится? Нет, я не боюсь, да и мы, слава богу, понимаем, что к чему. Незачем нам у соседей ума-разума занимать. Так что, сынок, уж ты положись на нас, спи спокойно…
Но Иван — тежак, и голова его так устроена: трудно ей принимать в себя то, что ему не по душе. И все качает он этой своей упрямой головой, качает с видом человека, который видит дальше носа. В этом движении — известная доля гордости: сегодня он впервые поднял голос на семейном совете, и отец не оборвал его. Напротив, даже вроде одобрил…
А Нико с Катицей и не подозревают, какой ведется о них разговор. Они в кухне: кухня — летняя, открытая с одной стороны пристройка; там стряпают, чтоб не было духоты в доме. Очаг здесь примитивный, прямо на земле, стены сложены «на живую нитку», то есть из камня, не скрепленного раствором, крыша настлана из плоских камней. Дым проникает сквозь щели в крыше, при ветре — даже через стены.
Катица подобрала черенком раскаленный уголек в очаге, поднесла Нико.
Он прикурил и, выдохнув клуб голубого дыма, с восторгом посмотрел на невесту. Она не отвела глаз — ее взгляд словно утонул в его, он словно жаждет напиться счастья и радости из этого источника. Нико не мог долее сдерживаться — подступил к ней, привлек ее к себе, тихую, покорную… Он чувствовал биение ее сердца, и рука ее, которой она ухватилась за его руку, дрожит, горит…
Жадно приник он к ее губам — одним, но долгим поцелуем.
— Завтра опять приду, — нежно прошептал он. — Приду кофе пить под вечер…
Она ответила без слов, долгим взглядом: будет ждать.
— Каждый день буду приходить, душа моя… Ах, какие чудесные дни ожидают нас, какое блаженство! — воскликнул Нико с одушевлением.
— Буду считать минутки, — отозвалась Катица; грудь ее распирает гордость: вот как покорен ей Нико Дубчич, первый из молодых людей, по которому вздыхают все девушки!
А со склона Грабовика очень пристально наблюдает за двором Мате стройный молодой тежак. Ему все отлично видно — двор перед ним, как на ладони. Ничто не ускользнуло от внимания молодого тежака, в том числе и красноречивая сценка в кухне. Влюбленные уже и в дом вернулись, а тежак все стоит неподвижно, словно окаменел от изумления.
Это Пашко Бобица. Гнал он мулов на пастбище, да случайно оглянулся и приметил на тропке между виноградниками девушку и мужчину в белом. Дубчича он сразу узнал. Катицу — только когда они подошли ближе. Ужаснулся, разглядев Мате, шагавшего поодаль следом за парочкой. Пашко остановился на вершине Грабовика, ожидая, что будет дальше. Он видел, как все трое вошли в дом, как забегали женщины, засуетились в кухне. Потом вышла Катица с посудой, за ней — Нико. Последовала сцена в кухне, такая недвусмысленная, ясная, прямо у него на глазах! Озноб охватил Пашко, внутри у него будто что-то рухнуло с ужасным грохотом… Разом так пусто сделалось, пусто и тоскливо… Ни радости нигде, ни утешения… Обрушилось все в один миг, разбились надежды, замыслы. Погибло, ничего не осталось! Пусто, голо вокруг! В голове невыносимо стучит, вздулись вены, в глазах — сухой жар.
Так вот оно что — и ей голову заморочил! Пашко застонал от душевной боли. «А я — я так искренне любил ее! Смотрел на нее, как на пречистую деву! А она так… открыто! — Сердце сдавило, сжались кулаки. — Нет, она… она не виновата! Он должен ответить мне, он!»
Наконец — не отдавая себе отчета, скоро или нет, Пашко увидел, как Дубчич выходит со двора. Все провожают его, даже сам Мате. Но все тотчас вернулись в дом, только Катица задержалась у калитки, оставшись с Дубчичем наедине. Он взял ее за руку… Пашко рванулся, словно его ожгли хлыстом по лицу, вскочил на мула и, сам не понимая, что делает, вихрем помчался вниз по крутой каменистой тропе. Этот головоломный спуск вполне подходит к его настроению, ветер остужает голову, хочет успокоить, а Пашко скачет, как безумный, быть может, надеется, что свалится, сломает себе шею и тем избавится от муки… Когда он подскакал к воротам, те двое еще держались за руки. Пашко бросил на них взгляд, в котором полыхало пламя. Нико выдержал этот взгляд как мужчина, однако не смог удержать руку Катицы — она резко вырвалась. Опустила глаза, побелела.
Пашко пронесся бурей.