Дом под горой

И с поднятой головой, горделивой поступью отошла шьора Бонина от шьоры Андрианы, ошеломленной таким внезапным нападением — чуть в обморок не упала.

— Что скажешь, Илия?

— Ах, кто бы подумал, что сегодня, собираясь в божий храм, ты впадешь в такой грех…

— А славно я ее отбрила?

— О моя Бонина, ты бреешь, как бритва… — Бедняга Илия вытирает крупные капли пота на лице. — Просто страх, чего только не случается… Orrori![33]

Однако, несмотря на все недовольство супругой, шьор Илия ловко скользнул мимо нее вперед, чтобы, обмакнув персты в чаше со святой водой, подать ее жене, как и надлежит нежному супругу. Затем он пропустил ее вперед, сам на цыпочках проследовал за ней к фамильной скамье, на которой, быть может, сотню лет назад кто-то вырезал ножом: «Zorković».

— Пусть бога благодарит, что это перед храмом было, — шепнула мужу Бонина, опускаясь на колени. — Я бы ей за монастырский пансион глаза выцарапала…

— Ах, душа моя, прости тебе боже — что за мысли перед святым алтарем! Исповедайся…

— И выцарапала бы, хотя бы мне за это умереть пришлось!

К счастью, Бонина уже перекрестилась и начала молиться по маленькому молитвеннику.

В своем ужасном смятении шьор Илия совсем забыл о Нико и его невесте. То же самое произошло и с шьорой Андрианой: она сначала побледнела, потом кровь бросилась ей в лицо. Через силу добралась она до своей скамьи в церкви и с облегчением, шурша шелками, опустилась на колени. Но, читая молитвы по белому сборнику, она то и дело возвращалась мыслью к тому, что пришлось ей нынче проглотить от этой голодной гордячки, и тогда мороз пробегал у нее по спине и холодели ноги.

— Я от этого слягу, Доринка, вот увидишь! — простонала она, обращаясь к одной из своих девиц. — Увидишь, заболею! Желчь у меня разлилась, бросится на сердце, и тогда — addio![34]

— Вам бы капельку горячего лимонаду, — озабоченно отозвалась Доринка из-под черных кружев покрывала. — Или настоя ромашки.

— В церкви-то, во время мессы — дурочка…

Но другие, в особенности девицы, внимательно следят за нашей парочкой: как Нико подал Катице святой воды, как повел ее в церковь, чуть ли не к самому алтарю — он так растерялся, что хотел усадить ее на свою скамью, — хорошо еще, Катица опомнилась и во внезапном порыве смирения опустилась на колени перед кафедрой. Сегодня каменный пол не кажется ей твердым!

Нико, словно во сне, стоит за своей скамьей, не понимая, что творится вокруг. Он очнулся, только когда дон Роко затянул, по обыкновению, в нос: «Ite, missa est!»[35] Никогда еще месса не пролетала для Нико так быстро.

Они вышли из церкви; все расступались перед ними, молча давая дорогу. Нико ничего не видит, не замечает, его не трогает всеобщее осуждение. Одну Катицу видят его глаза, и, весело болтая, ведет он ее домой, под Грабовик.

И все же критика была не такой резкой, какой могла бы быть. Шьора Андриана ни с кем больше и словом не перемолвилась. Поспешила домой — поскорей принять горячего лимонаду или настоя ромашки. Шьора Бонина шла домой победительницей. Как легко ей, как свободно на сердце! Вот уж не думала, что ждет ее сегодня такая радость! «Раздавила гадюке голову. Впредь не станет шипеть. То-то Анзуля удивится…» Одно ее огорчает, что нельзя ей сразу пойти к Дубчичам: дома ждут пятеро, надо их накормить, напоить, в порядок привести…

Но после обеда, едва шьор Илия завалился на кушетку, чтоб «углубиться в мысли», жена его, торопливо обиходив детишек, выбралась к подруге.

— Ах, Анзуля, знала бы ты, как я ее отделала, эту полову летучую! Было ей что пережевывать во время мессы! Может, и до сих пор не проглотила. Сказать тебе не могу, как я довольна!

— Я все знаю, — задумчиво улыбнулась Анзуля. — Мне Мандина рассказала.

— Ох эта Мандина! Вот сплетница… Все помои в дом тащит!

— Что поделаешь, такова прислуга. Так и липнет к скандалам. Представляю себе лицо этой Андрианы! — Усмешка тронула губы Анзули и тотчас скрылась. — И кто бы сказал, за кого ты будешь сегодня честить благородную мадам! Ах, Бонина моя, несчастная я мать… Где мои золотые мечты?

Шьора Бонина крепко сжала губы. Ни один вздох не должен прорваться! Что ж, это правда — она ведь тоже ткала, ткала, а ткань-то совсем другая получилась… Но шьора Бонина — натура здоровая, ржа на нее не ложится. Стряхнув с себя бесплодное сожаление, она бодро заговорила: