Дом правительства

Ходим мы гулять вдвоем с моей сожительницей. Тут, куда ни пойди, если сойдешь с дороги, обязательно попадешь в болото, оно не страшное, засосать не может, но… мокрое-премокрое… Прыгаешь с кочки на кочку, а нет-нет да и оступишься, глядь, в туфле уже вода. А ручейков и канавок масса, и все время приходится переходить по тонким бревнышкам… И все это в густых зарослях кустарника и деревьев. Тут деревья есть большие и красивые, но расти им здесь очень трудно, очевидно, из-за вечной мерзлоты и холодной, сырой почвы. Корни их стелятся около самой поверхности земли, и сердцевина очень часто гнилая. Поэтому среди здешних лесов торчит масса голых засохших деревьев, и от этого на них грустно смотреть[1758].

Следующее письмо Раде (от 18 сентября) начиналось с описания речки Дебин.

Эта речушка с кустарником, деревьями, галькой на берегу и постоянным шумом бегущей воды очень хорошо действует на мое настроение. Сядешь или ляжешь на ствол дерева, слушаешь журчание воды и думаешь: «Вот, была бы здесь Радусинка, мы с ней вместе через речку перебирались бы и кораблики пускали…»

А за речкой болото. Вода только кое-где видна. Все оно покрыто толстым-претолстым слоем разноцветного мха, очень красивого. Нога тонет. Идешь как на пружинах. На болоте – ягоды. Первый раз, как мы на них наткнулись, – мы не догадались, что за ягоды: сидит красненькая ягодка на тоненькой-тоненькой ниточке. Собственно, и ниточка, и ягодка лежат на мху, и листьев тоже почти нет. Мы едим их и рассуждаем, ядовитые они или нет. А они невкусные, кислые и видать, что незрелые. Наконец кто-то из нас догадался: «Да ведь это клюква!» – «Клюква, ну тогда ем дальше. Она сразу вкуснее стала…» Ну, а если немножко взобраться по сопке вверх, там растет брусника. Не очень много ее, но такая она вкусная и красивая была сегодня: созрела по-настоящему, да слегка ее приморозило – букетик просто чудесный. Хотела я его донести до дому, чтобы тебе нарисовать, да на этой бумаге нельзя рисовать красками, они расплываются – это во-первых, а во-вторых, я ее нечаянно по дороге съела…[1759]

Письмо кончалось просьбой писать чаще и присылать фотографии. «Мне сейчас не очень легко живется, детуся, очень уж я далеко от вас и совсем-совсем одна»[1760].

Несколько дней спустя Татьяну снова привезли в Магадан. По свидетельству ее челкарской подруги Сони Смирновой: «В это время на Колыме проходила полоса новых обвинений и новых сроков для политических заключенных. Их привозили из дальних лагерей, для того чтобы объявить их новые вины и новые сроки трудовых лагерей без права переписки. Вновь осужденных помещали в большой барак с нарами в два яруса. В таком бараке оказались и мы с Таней»[1761].

Допрос состоялся 26 сентября 1937 года. По сообщению стрелка ВОХР Артемия Михайловича Кадочникова, 14 сентября, когда сопровождаемый им этап троцкистов остановился около лагерного изолятора в Ягодном, Татьяна Мягкова вступила в разговор с заключенным Вениамином Алексеевичем (Моисеевичем) Поляковым.