Дом проблем

— Демократия для большинства народа и подавление силой, то есть исключение из демократии, эксплуататоров, угнетателей народа — вот какого видоизменения демократии при переходе от коммунизма к свободе. Только в независимом обществе, когда сопротивление коммунистов уже окончательно сломлено, когда нет русских — только тогда можно говорить о свободе Чечни. Мирное развитие революции — вещь чрезвычайно редкая и трудная, а для нас вредная. И вообще, партократы — ставленники Москвы — со всех крыш кричат о недопустимости гражданской войны и религиозно-большевистского террора. Врагов независимости можно на время лишить не только неприкосновенности личности, не только свободы печати, но и всеобщего избирательного права. Плохой парламент надо стараться «разогнать» в две недели. Польза революции, польза чеченского народа — вот высший закон, и нечего теперь кричать о националистическом терроре.

— Разрешите вопрос, вопрос! — криком перебил президента какой-то корреспондент, видимо, ему это позволено, как представителю независимых СМИ из зарубежья. — Скажите, пожалуйста, вы упомянули в выступлении «религиозно-большевистский террор» — что это такое?

— Кха-кха, — кашлянул президент, наверное, мгновение он был озадачен, а потом быстро нашелся. — Большевизм — тоже своеобразная религия без Бога. А террор. Я, как человек военный, против террора.

— Регламент, — вдруг сказал Кныш на весь зал. — Слово предоставляется оппозиции.

— Товарищи! — начинает член разогнанного парламента. — Наша тактика — полное недоверие, никакой поддержки новому правительству, президент-генерал особенно подозреваем, вооружение оппозиции — единственная гарантия, немедленные выборы в парламент, немедленный референдум, никакого сближения с другими силами.

— Вы подстрекаете к вражде, — вдруг зло сказал Мастаев соседу.

— При чем тут я? — шельмоватая игривость на лице Кныша. — Впрочем, ничего нового для нас. Пошли, лучше покурим.

Они вышли на замусоренный лестничный пролет, где сильно сквозило. Закурили. И не сразу, а просто не стерпев, Мастаев выдал:

— Это издевательство. Ваши шпаргалки! Геноцид!

— Отнюдь, — пытается быть озадаченным Митрофан Аполлонович. — Ты не поверишь, но они все просят помощи и консультаций. И это не Ленин, а твой реферат, написанный в ВПШ.

— Я цитировал Ленина.

— Ну, правильно, ты цитировал Ленина, Ленин цитировал Маркса, Гегеля и других. Преемственность. Видишь, как ты велик!

— Подлость, — в сердцах выдал Ваха, сплюнул, бросил окурок и побежал по лестнице вниз. В этот момент он просто ненавидел Кныша, думал, что этот московский «консультант» — исчадие зла. Однако, когда он вырвался на улицу, свежий воздух, ночной прохладный ветерок с набережной Сунжи несколько остудили его пыл, и он подумал, а кто и что заставляет этих чеченских политиков читать шпаргалки Кныша? — Надо подальше держаться от политики и политиков, — твердо решил Мастаев. К тому же каждую ночь у него стабильно стала повышаться температура. Почти не спит, чувствует себя скверно. В поликлинике, куда почти за руку его привела мать, тоже какая-то послереволюционная запущенность, покинутость, словно само это заведение болеет.

В очереди в регистратуру перед ними две бабульки — русская и чеченка. Видать, давно знакомы, о чем-то невеселом говорят. Но слух Вахи часть из беседы выхватил:

— Будто осознанно в пропасть летим и ничего поделать не можем.

— Да, одна надежда на этот референдум.

— Терапевта сегодня нет, — это уже Мастаевым говорят в регистратуре. — Почти все врачи уехали, — и как бы извиняясь: — Зарплата — копейки, и даже ее уже полгода нет. Ничего нет! — а у Мастаева в голове эта фраза: «Одна надежда на референдум…» Да, это так, и он не может, он не должен отстраняться от политики и политиков — он гражданин!

С этой мыслью Мастаев рьяно взялся за возложенную на него судьбой миссию. Администрация президента вроде ему не мешает, но и не помогает, только поддакивает. Зато многочисленные члены так называемой оппозиции постоянно вокруг него, да среди них нет явного лидера, нет консолидации. Наоборот, они как-то почти по тейповым признакам разделены. Но вот из Москвы прибыли бюллетени для голосования. Прекрасная бумага, все верно написано. Однако Ваха и считать не стал, и так видно: количество бюллетеней в три раза меньше, чем необходимо. Мастаев сразу же побежал в президентский дворец. Там его не приняли. А вот Кныш сам вызвал, улыбается:

— В стране бумаги дефицит. Ну и зачем зазря добро переводить, все равно никто голосовать не придет. Народ устал от политики.

— Народ не устал, народ болен от вашей политики.

— Вот это да. Ты Мастаев, точно болен, плохо выглядишь. Брось свой референдум и вообще из города уезжай. Как другу советую. Кстати, я тоже на днях убираюсь. Надеюсь, с концами.

— Никогда вы отсюда не уберетесь.

— Ах, вот как! — лицо Митрофана Аполлоновича стало строгим, даже суровым. — И в тебе проснулся волк, — он почему-то подошел к окну, отодвинув толстый занавес, долго выглядывал в окно и как бы про себя сказал: — А за тобой нужен глаз да глаз.