Дом проблем

— Успокойтесь, успокойтесь, — командовал председатель избиркома. — Это все слухи. Русских военных здесь практически нет, а чеченец на чеченца, брат на брата — не пойдет. Расходитесь по домам. Все будет нормально, — так говорил Ваха, а чувствовал — совсем плохо. И он сам, хоть это почти рядом, в «Образцовый дом» не пошел. Он-то знал, что Кныш слов на ветер не бросает, и все же он не верит, что «пушки» в Грозном будут когда-либо впредь стрелять.

— Ты очень бледен, ты не здоров, иди домой, — говорили Мастаеву.

Он чувствовал, как его вновь, что случалось каждую ночь, стало знобить, потом жар, тошнота. Он выпил какие-то таблетки. Оказывается, прямо за столом заснул.

— Вставай, Ваха, вставай! — кто-то растормошил Мастаева.

Спросонья, еще не понимая, что творится, Ваха вслед за всеми побежал к выходу. Уже светало, город гремел, бронетехника окружила мэрию. Началась паника. Кто-то закричал.

— Тихо, спокойно! — пытался командовать Мастаев. Но его голос был предательски слаб и вызвал только сухой, долгий кашель с кровью.

— Внимание! Внимание! — в это время на русском и чеченском заговорил откуда-то рупор. — Приказываем немедленно всем покинуть здание мэрии, — в воздух застрочил крупнокалиберный пулемет. — Даем пять минут!

— Уходите, все уходите! — как мог, закричал Мастаев, понимая, что это не пустые угрозы.

— А ты? — односельчанин Вахи, совсем молоденький милиционер по имени Башлам с автоматом в руках пытался заглянуть в его глаза.

— Я председатель. Я на службе, не могу. А ты вон за теми уходи, — толкнул Ваха милиционера.

— Я тоже на службе, — упрямство на молодом лице. И тут он как-то по-детски улыбнулся. — А случись что с тобой, как я в Макажое покажусь?

— У-у-ух!!! — до боли в ушах, сотрясая все, вдруг раздался орудийный выстрел. Молоденький односельчанин просто упал. Ваха пригнулся. Боль физическая, а более психологическая — пушка! Все-таки пальнула.

— Уходи, уходи, — крикнул Ваха Башламу.

Ряд покидающих мэрию стал гуще, заторопился.

— Уходите, уходите все, — кричал Ваха.

— Стойте, не будьте трусами. Разве вы не чеченцы?! — перекрикивали Мастаева другие голоса.

— Осталась минута, — объявил рупор. Однако ее не дали, прозвучал такой залп, что все затряслось, треск стекла, пыль, гарь. Ваха увидел, как от страха перекосилось юное лицо Башлама. Схватив его руку, Ваха устремился в здание. Вспомнив о брошенном автомате, он вернулся.

— Все в подвал, — кто-то закричал. А Мастаев и тут о своем:

— Спасайте бюллетени. Бюллетени референдума в подвал.

Наверное, думая, что это панацея от беды, несколько человек стали помогать Вахе средь этого кошмара перетаскивать пачки бюллетеней в подвал. Когда Мастаев в очередной раз поднимался по лестнице, взрывной волной его сшибло с ног. Тем не менее он вновь бросился наверх. Зал не узнать. Огонь. Бюллетени, как испуганные и подстреленные птицы, все еще опадают. Огромная стена вся в крови и в какой-то нечеловеческой слизи. Тут же Башлам, скрючился, бледный, его рвет, слезы из глаз.

— Ты живой? — тряхнул милиционера Мастаев. — Беги в подвал.

И только тогда, увидев, как потрясенный, надломленный молодой односельчанин, словно отвратительную ненужность, волочит за ремень автомат, Ваха вырвал у него оружие и, ощутив в руках этот смертоносный вес, он иными глазами, как в Афганистане, посмотрел вокруг. В этом грохоте попытался прислушаться, оценить обстановку. Оказывается, хоть и не равный, а идет бой, из мэрии тоже раздаются автоматные очереди: брат на брата пошел! А Мастаев, будто на стадионе спринт, побежал по длинному коридору в торец здания. Сквозь разбитое окно, прямо перед собой он увидел свою цель — камеру, склоненная над ней тень. Нет, он не смог! Два предупредительных выстрела сделал поверх окна «Отдела межрелигиозных связей». Тень исчезла. И тогда, вспомнив, что там ранее находился «Отдел агитации и пропаганды» идей марксизма-ленинизма, Мастаев всем рожком вдребезги разнес черный аппарат, будто в этой камере сосредоточилась квинтэссенция всего зла. А в ответ сокрушительный удар. Гранатомет в него. Повезло, перелетело. Не осколки. Так, пыль, едкая, густая, вонючая, забила глаза, дышать не дает. Да он слышит: все, боя нет, сопротивления нет. И у него патронов нет, зато гул атаки приближается. «Убираться, надо убираться», — как Кныш велел, подумал Мастаев. И был бы кто рядом, тот же парнишка Башлам. И дабы не осрамиться в чужих глаза, он, быть может, сдержался бы. А сейчас он один, от страха дрожит, от взрывов дрожит. Бросил автомат, побежал по задымленному коридору. Вспышка. Он куда-то забежал, стукнулся, от удара упал. Боль, страшная боль. Он пытается встать, ползет, не зная, куда и зачем, вновь молния в глазах, словно гирей по башке.

* * *

Очнулся Мастаев в республиканской больнице. Это в двух шагах от мэрии и Дома политпросвещения. Рядом дед Нажа и мать сквозь слезы все же улыбается. А врач говорит:

— Вам повезло, контужен. К вечеру придет в себя.