Дом с мезонином в наследство

— Ну да. Ребенок. А только этот ребенок по наличию эротической в ней стервозности может любой опытной женщине фору дать. Помнишь, как она Виноградского в два счета в себя влюбила? Если б Владюшка тогда его отсюда не увезла, бог знает, чем бы все это закончилось. Юная женская стервозность – очень опасная штука, Тиночка! 

— А зачем ты мне все это говоришь, Антон? – с ужасом подняла на него глаза Тина. – Как будто предупреждаешь… Или боишься?

— Ну почему – боюсь? Я–то как раз не боюсь. Слушай, а может, ее и правда каким–нибудь образом замуж выдать? А то мне, знаешь, неуютно… Совершеннейшим идиотом себя чувствую. Дурная ситуация какая–то. Набоковский прям Гумберт Гумберт… Не хочу. Неприятно мне все это. Да еще и объяснение это в любви нелепое – прямо лоб в лоб…

— А что, она так и сказала тебе – люблю, мол?

— Ну да! Ты поговори с ней как–нибудь, Тиночка! Объясни ей по–своему, по–женски… Это же глупо, это же пошло, в конце концов! И вообще, дальше так продолжаться просто не может…

 Когда прошла первая оторопь после этого странного с Антоном разговора, Тина вдруг испугалась. Не за себя, за Мисюсь. Как будто опять ударил ее по лицу кто – это же сестра твоя, которую ты на попечение отца да брата бросила, счастье свое собственное строить начала… Тут же по глазам ударило и впрямь странноватое в последнее время поведение Мисюсь с ее волнующим грудным смехом, с предназначенными Антону многозначительно–откровенными улыбками, с молниеносными игривыми объятиями, которые ранее казались Тине всего лишь милым баловством да детской наивной непоседливостью. Подумав, Тина решила с сестрой очень осторожно на эту тему поговорить. Не задевая ее достоинства, мягко так, по–матерински…Не верилось ей ни в какую такую «эротическую стервозность». Не могла ее сестренка быть такой. Глупенькая –да, наивная – да. Пусть даже и влюбленная в Антона – тоже такое может быть. Она ведь и сама в него влюбилась, будучи в ее возрасте… Нет, им действительно надо просто поговорить, и все разрешится само собой…

— Мисюсь… Я вижу, что–то с тобой происходит в последнее время… Ты другая какая–то стала, сестренка… Не хочешь мне рассказать?

— Ой, да чего такого рассказывать, Тин! Вечно тебе что–то кажется! Все, поумнела я, обещаю! Больше ни в одну историю не вляпаюсь, буду дома сидеть, к экзаменам готовиться…

— Да я не о том! Ты не бойся, я все–все пойму. Может, ты влюбилась, Мисюсь? Расскажи… Мы вместе решим, что делать…

— А что делать? – вдруг зло повернулась к ней Мисюсь. – Что, что мы можем сделать? И не ходи вокруг да около, я прекрасно понимаю, что ты хочешь мне сказать! Что я в твоего мужа влюбилась, да?

— Да, Мисюсь. Именно об этом я у тебя и хотела спросить…

— Ну так и спрашивай! А то - вместе решим, вместе решим…Чего ты из себя интеллигентку тут строишь? Передо мной–то зачем? Ревнуешь – так и скажи! По простому! И не надо меня воспитывать, поняла?

— Успокойся, сестренка. Не злись. Давай все–таки поговорим.

— Ага, поговорим! И решим! Да что, что мы с тобой решим? Он же твой муж, и ты мне никогда его не отдашь! Умрешь, а не отдашь! Так ведь?

— Мисюсь, прекрати! – Все–таки перешла на повышенный голос Тина, не выдержав ее юно–наглого напора. – Ты хоть понимаешь, что ты сейчас несешь? Ты понимаешь, в какое неудобное положение всех нас ставишь своими фантазиями? В конце концов, это же неуважение к Антону Павловичу… Он тебе не мальчишка–ровесник! И чего это тебе вздумалось вдруг вообразить, что ты в него влюблена?

— А… Он что, тебе сам сказал?

— Ну, это не важно… В общем, делай выводы, Мисюсь! Мне эта ситуация тоже очень неприятна! Не хочешь со мной говорить – пожалуйста! Но с Антоном Палычем уж будь добра, веди себя прилично! Уж постарайся, чтоб мне не было за тебя стыдно!

— Тогда и ты веди себя прилично, поняла? И не надо тут из себя добрую любящую мамочку изображать! Давай поговорим, давай решим… Вот роди себе ребенка, его и воспитывай! А меня не надо! Да ты меня и не любишь вовсе! Не любишь! Не любишь!

Я же вижу!

— Почему, Мисюсь? Я очень тебя люблю. Ты же знаешь… — снова оторопела от ее напора

Тина.

— Да? Любишь? Да ты же только и делаешь, что постоянно унижаешь меня перед ним! Сюсюкаешь со мной, как с маленькой–глупенькой… И разговоры свои специально книжно–умные при нем заводишь, чтоб показать, какая я дура неученая! Что книжек не читаю! Ах, поэтика Чеховского языка! Ах, расчудесный его текст! Ах, грустный подтекст! – снова скривила Мисюсь злую гримаску, пытаясь изобразить присущие Тининому голосу интонации. – И вообще, не говори со мной больше об этом! Не хочу! Не хочу! И не нужен мной твой Антон Палыч вовсе! Раз он такой…такой… Раз он сам тебе все рассказал!

— А почему он не должен был мне этого рассказывать, Мисюсь? Я ведь ни ему, ни тебе не чужая. Ему, не забывай, жена, а тебе – родная сестра…

— Да причем здесь это! Жена, сестра…Ты не понимаешь! Не понимаешь! Я ему сама открылась, а он…

— Ты и в самом деле сейчас рассуждаешь, как ребенок, Мисюсь. Как маленькая обиженная девочка. Девочка–эгоистка. Что из того, что сама открылась?