Дом шелка. Мориарти

Мой брат к тому времени уже работал в компании отца, и предполагалось, что по отцовским стопам пойду и я. Но особых склонностей к праву у меня не было. Учебники мне казались сухими и порой совершенно невразумительными. К тому же у меня были свои планы. Трудно сказать, что именно пробудило во мне интерес к преступному миру… возможно, рассказы, которые я прочитал в «Музее Роберта Мерри». Это был журнал, который в нашем квартале читали все дети. Один случай помню особенно отчетливо. Мы были прихожанами баптистской церкви на Уоррен-авеню. Службу никогда не пропускали, и это было единственное место, где мы собирались всей семьей. Так вот, когда мне только исполнилось двадцать, стало известно, что церковный служитель, некто Томас Пайпер, совершил несколько изуверских убийств…

– Пайпер? – Глаза Джонса сузились. – Это имя мне знакомо. Его первой жертвой была девочка…

– Верно. Об этом много писали за пределами Америки. Но лично я – хотя все, кто ходили в эту церковь, были в ярости, – должен признаться: меня будоражила сама мысль о том, что такой злодей спокойно скрывался среди нас. Я часто видел его в длинной черной мантии, на лице всегда добродетельная улыбка. Если в таких преступлениях виновен он, кого же тогда среди нас можно считать вне подозрений?

Тогда я и нашел свое призвание в жизни. Сухой мир юристов – это не для меня. Я хочу быть детективом. Про Пинкертонов я слышал. Уже тогда слава о них гремела по всей Америке. Через несколько дней после того, как скандальная история стала достоянием гласности, я сказал отцу: хочу ехать в Нью-Йорк, чтобы работать в агентстве Пинкертона.

Я перевел дыхание. Джонс смотрел на меня пристальным взглядом, который мне стал хорошо знаком, и я понимал: он взвешивает каждое мое слово. Свою подноготную я раскрывал ему без восторга, однако понимал: на меньшее он не согласится.

– Отец мой был человеком спокойным, очень воспитанным, – продолжил я. – За всю жизнь он ни разу не повысил на меня голоса, но в тот день сорвался. Для него, человека рассудительного и здравого, работа полицейского и детектива (разницы между одним и другим он не видел) была чем-то низким, достойным презрения. Он умолял меня изменить решение, но я отказался. Мы повздорили, кончилось тем, что я уехал с несколькими долларами в кармане и растущим страхом – по мере того как родительский дом исчезал из вида, – что совершаю жуткую ошибку.

Я сел в поезд до Нью-Йорка. Трудно передать, что я чувствовал, когда вышел из здания Центрального вокзала, известного как «Гранд-сентрал-терминал». Я попал в город необычайного изобилия и отвратительной нищеты, поразительного изыска и немыслимого разврата, и эти полюсы находились так близко, что для перехода с одного на другой было достаточно повернуть голову. Я добрался до Нижнего Ист-Сайда, и увиденное там напомнило мне о Вавилонской башне, потому что там проживали поляки, итальянцы, евреи, цыгане, все говорили на своем языке и соблюдали собственные обряды. Даже запахи на тамошних улицах были для меня в новинку. Детство мое затянулось, я жил под постоянной опекой – и вот подлинный мир наконец-то предстал передо мной.

Снять комнату труда не составило: на каждом многоквартирном доме висело объявление. Первую ночь я провел в крохотной темной смрадной комнатке без мебели, если не считать малюсенькой печки и керосиновой лампы… скажу честно, что не чаял, когда наступит рассвет.

Поначалу я хотел пойти работать в нью-йоркскую полицию, думал, наберусь опыта как страж закона, а уж потом предложу свои услуги агентству Пинкертона, но вскоре понял, что такие действия обречены на провал. Рекомендательных писем у меня не было. Не было и связей, никаких выдающихся достижений за мной не числилось, а без всего этого меня просто не пустят на порог. При этом полиция была оснащена из рук вон плохо, пышным цветом цвела коррупция. А знаменитое детективное агентство «Всевидящее око» разве станет связываться с неоперившимся юнцом? Был только один способ это проверить. Я явился прямо к ним и попросил взять меня на работу.