Дом Солнц

Потом я несколько раз замечала, как он на меня поглядывает. Мы оба знали, что происходит, но я решила ничего не выпытывать – по крайней мере пока. В триста семидесятую ночь он уже не сможет меня проигнорировать – это будет ночь сплетения моей нити, единственная, в которую мне предстояло стать центром всеобщего внимания.

Нравится это Лихнису или нет, но ему придется терпеть мое присутствие.

Лихнис улыбнулся. Мы впервые смотрели друг на друга в упор, не отводя взгляда.

– Наверное, ты считаешь нас слишком робкими? – спросила я.

– Не знаю. А почему я должен так считать?

– Линия Горечавки постепенно увядает. Вас уже не девятьсот девяносто девять, и с каждым очередным циклом вас будет еще меньше. Сколько вас нынче? Назови точную цифру.

Он сделал вид, будто вспоминает, хотя нелегко было поверить, что это число не выжглось в его мозгу.

– Вроде девятьсот семь… Девятьсот шесть, если предположить, что не вернется Чистец – от него уже полмиллиона лет нет вестей.

– Это десятая часть вашей Линии. Вы потеряли почти сотню шаттерлингов.

– Осмотр достопримечательностей – небезопасное занятие. Тебя ведь зовут Шаула?

– Ты прекрасно знаешь мое имя.

– Как скажешь, – усмехнулся он.

Его реплики звучали легкомысленно, будто придумывались на ходу, – казалось, он считал, что более серьезный уровень мне попросту недоступен. Несмотря на улыбку и веселые искорки в глазах, угадывалась некая фальшь, напряженность, которую он очень старался скрыть. Было утро накануне ночи сплетения моей нити, и хотя день не полностью принадлежал мне – продолжалось чествование Нунки, которая сплела свою нить прошлой ночью, – с каждым часом я все острее чувствовала, как всеобщее внимание переключается на меня. Сегодня ночью мои воспоминания должны проникнуть в головы остальных, а утром, когда мы проснемся, все станут разбирать их по косточкам и критиковать, после чего состоится празднество уже в мою честь. По крайней мере в течение этих двух дней Лихнис будет обязан меня слушать и отвечать на мои вопросы.

Мы стояли на высоком балконе Свечной башни, вдыхая пряный запах морского воздуха и ощущая ступнями теплоту голубых плиток.

– Если столько ваших погибло… Как это происходит у вас, Лихнис? Ваши сборы длятся меньше, чем наши?

– Нет, всё ту же тысячу ночей. Но разумеется, бывают пробелы, когда нет возможности сплести новые воспоминания. В такие ночи мы поминаем умерших. Банк нитей проигрывает оставшиеся от них нити или создает новые комбинации из старых воспоминаний. Иногда мы возвращаем мертвых в виде физических имаго, позволяя им ходить и разговаривать среди нас, как будто они всё еще живы. Некоторым это не по душе, но я не вижу никакого вреда в том, чтобы отпраздновать чью-то хорошо прожитую жизнь.

– У нас нет такой проблемы, – сказала я.

– Да, – осторожно, словно боясь обидеть, произнес он. – У вас – нет.

– Если на то пошло, можно сказать: у нас просто отсутствует врожденная тяга к приключениям, раз уж мы никого не потеряли.

Лихнис пожал плечами:

– Или вы просто выбираете правильные приключения. В осторожности нет ничего постыдного, Шаула. Все вы – частицы одной личности, вас такими сделали для того, чтобы вы могли исследовать Вселенную, а не искали новые способы умереть.

– Значит, ты не считаешь, что мы достойны презрения?

– Если бы я так считал, ноги бы моей здесь не было. Ни разу.

Его ответ тогда полностью удовлетворил меня, показавшись совершенно искренним. Лишь позже, когда я обдумывала наш разговор, вдруг вспомнилось это «ни разу». Как будто Лихнис гостил у нас уже не впервые.

Видимо, он просто оговорился. То был наш двадцать второй сбор, и Лихнис никогда раньше не составлял нам компанию.

И все же…

Я чувствовала себя крайне глупо. Мы пообщались, и все прошло легко и спокойно, словно между нами никогда не существовало непонятной дистанции. И это само по себе казалось странным, внушая тревогу.

День еще не закончился, и я знала, что у нас будет возможность поговорить. Но мне требовалось заранее заготовить все вопросы и не поддаваться беззаботной манере Лихниса. Если он чего-то хотел от меня, то я всерьез намеревалась выяснить, чего именно.

Я не сомневалась, что цветы дарились с намеком, и у меня уже наполовину сложился ответ. Похоже, белладонна подразумевала некий полузабытый факт, служила ассоциацией. В голову тем не менее ничего не приходило, и, когда утро сменилось полднем, меня в основном занимало внесение последних поправок в мою нить. Естественно, у меня были сотни дней, чтобы отредактировать мои воспоминания, но отчего-то я все еще сомневалась, что они приведены в приемлемый вид. Частично я могла это проделать у себя комнате в Совиной башне, но большие фрагменты памяти остались на моем корабле, и я поняла: работа упростится и ускорится, если переберусь на орбиту.