Дом Судьбы

Когда девушка смогла найти в себе силы подняться с колен и легла в постель, она слышала спор внизу, в гостиной. Голос тети звучал то громче, то тише, как и голос отца. Навряд ли Корнелия рассказала им о записке, потому что никто не врывался к ней в комнату. Хоть Корнелия все еще осмотрительна. Тетя и отец ссорились по другому поводу, и впервые в жизни Тея не хочет знать по какому.

Она слышала, как хлопнула дверь тетиной комнаты, как затем раздался привычный звук шагов отца, закрывающего ставни на первом этаже – это окружало дом безопасностью, которая внезапно превратилась для Теи в иллюзию.

Она так замерзла, что едва способна двигаться. Колени, словно два костяных блюдца, упираются в подбородок, шея затекла и ноет из-за скрюченной позы, глаза неотрывно глядят в густую темноту комнаты. Тея вспоминает Корнелию, сидевшую рядом с ней в театре на день рождения.

«Мы усердно трудимся, – шептала ей Корнелия. – Мы больше не живем в страхе и стыде».

А Тея в ту минуту могла думать лишь о свидании с Вальтером.

Но ведь Корнелия сказала неправду. Стыд по-прежнему темным бесенком таится в каждом уголке этого дома. Отец стыдится своего безработного положения. Корнелия трясется из-за каждой записки и посылки. Тетя отчаянно пытается покончить с прошлым, готовая мучить Тею браком без любви, если это поможет сохранить остатки почтенности. И здесь же кружат призраки стыда. Дядя, казненный за содомию. Незамужняя мать, скончавшаяся в родах. А теперь – записка, в которой ее ребенок назван шлюхой.

Ни одно слово записки не передает любви Теи к Вальтеру. То, как ее сердце парит в небесах. Девушка снова берет записку, подносит к носу, пытаясь уловить аромат, но послание пахнет лишь бумагой. Она не может различить слов в темноте, впрочем, они уже выжжены в ее памяти. «А что вообще значит “шлюха”? – гадает Тея, закрыв глаза. – Что это значит и кто будет меня так называть? Я люблю Вальтера Рибека, мы обручены».

Тея размышляет о том, что записку мог написать только один человек – точнее, единственный, кто о них знает. Слишком больно осознавать, что Ребекка, ее единственная подруга, способна так с ней поступить. Так заклеймить ее. Это кажется невозможным.

Она странная одинокая женщина, говорил Вальтер. Но Тея уверена, что Ребекка тут ни при чем. Как бы она ни относилась к Вальтеру, как бы плохо они с Теей ни расстались в последний раз, Ребекка бы не опустилась до такого.

Начнем с того, что самая успешная актриса Схаубурга не нуждается в деньгах. Ребекка не раз говорила Тее о своих инвестициях в Ост-Индскую компанию и о доме, который она снимает на Лейдсеграхт за четыреста гульденов в год. И потом, Ребекка никогда бы не поступила с Теей так жестоко. Она уже высказала свою неприязнь к Вальтеру, поэтому вряд ли стала бы затевать подобное, не опасаясь, что Тея не начнет ее подозревать.

Тея отпускает колени и вытягивается на кровати. Она так и не нашла в себе силы раздеться. Итак, кто же нуждается в деньгах? Кто стал бы ее шантажировать?

«Рассуждай практично», – велит себе Тея, пытаясь бодриться, и прячет записку под подушку. И пусть Тея не хочет, чтобы этот клочок бумаги находился так близко к ее мыслям, она не осмеливается держать его дальше, чем на расстоянии вытянутой руки. Защитить любовь за сто гульденов. Где она может найти такую сумму? Она должна раздобыть деньги, чтобы оплатить свой позор. Бросить его обратно в воду. И вот настал час, когда в доме стихли все звуки.

Тея снова садится, затем на цыпочках подкрадывается к двери. Босиком, чтобы не услышали. Ноги – ледяные. Девушка стоит в коридоре, сосредоточенно считая про себя минуты. Что она может продать, чтобы никто не заметил пропажи? Бо́льшая часть их ценного груза уже ушла, чтобы семья была обеспечена пчелиным воском, хорошими дровами, тонкими ломтиками бекона и ужинами с нежеланными поклонниками. Все картины, собранные ее матерью и дядей, проданы, за исключением одной. Как и лучшие ковры, и богато украшенное серебро. У самой Теи нет ничего ценного, ее юбки и корсажи, плащ да сапоги – все это сделано из хорошего материала, но она не может их продать, что же тогда останется скрывающейся шлюхе?

Девушка останавливается у подножия чердачной лестницы. С детства ей запрещали подниматься туда одной, боялись, что упадет. Но сейчас ее некому остановить. Тея берется за перила с обеих сторон лестницы и начинает подниматься. Наверху холоднее, чем в могиле, и почти ничего не видно. Слабый лунный свет, падающий из открытого окна в центре фронтона, придает полупрозрачный блеск громоздким коробкам и пыльным простыням. В этом неверном свете Тея ступает по шершавым доскам пола.