Когда Якоб приходит на ужин, Отто встречает его вежливо, но без теплоты. Нелла чувствует тревогу племянницы. Страх Теи разочаровать отца – это тот самый страх, который когда‐то был хорошо знаком Нелле, но она так же понимает стремление Теи покинуть дом на Херенграхт, дом, жильцы которого так долго вынуждены были смотреть в прошлое. Тея считает, что тетя ничего не знает о том, каково это – быть молодой и желать, чтобы жизнь началась сначала, но, пока племянница стоит, нервно переминаясь с ноги на ногу в прихожей, а Якоб снимает шляпу и отвешивает глубокий поклон, Нелла ощущает себя скованной по рукам и ногам воспоминаниями о своем прошлом. Когда‐то она тоже стояла в этой прихожей, обращаясь к будущему мужу и страстно желая, чтобы он помог ей начать новую жизнь.
Отец Теи не спорил и не пытался запретить свадьбу, и хотя прием, который он оказывает будущему зятю, нельзя назвать восторженным, но нельзя и – враждебным. Отто долго искал объяснений для этой свадьбы, не нашел ни одного – и теперь мрачно соглашается с тем, что она состоится, главным образом потому, что этого хочет Тея. Последнее, чего он желает, – это чтобы дочь отвернулась от него, и Нелла видит его борьбу, мимолетные проблески недоверия, которые он мастерски скрывает. Бывают дни, когда она чувствует себя виноватой в его несчастье, но потом думает обо всем, что ждет Тею, и лишний раз убеждается, что они поступают именно так, как хотелось бы Марин.
Поначалу разговор за ужином не клеится, в основном его ведет Нелла. Корнелия бесцеремонно расставляет тарелки на скатерти, как будто разбрасывает монеты. Если Якоб и замечает это, то никак не комментирует. Они обсуждают предстоящее изобилие светских вечеринок в Амстердаме, безумства летних лодочных прогулок по соседству с чайками и то, что может произойти на бирже. Никто не поправляет Якоба, когда он спрашивает Отто, как тому работается в ОИК. Нелла рассказывает о пасторе Беккере из Старой церкви – он недавно назначен на этот пост, – говорит о его относительной молодости и о том, что им следует пойти и поговорить с ним. Когда тетя предлагает пойти завтра, Якоб соглашается, что это отличная идея.
На самом деле Нелла хочет спросить совсем другое.
В бледно-зеленой гостиной Якоба Нелла была откровенна:
– Мы не настолько состоятельная семья, как Саррагон, – говорила Нелла, думая о той части приданого Теи, которую съели расходы на содержание особняка и отсутствие работы у Отто. – Мы не хотим ставить вас в неудобное положение, но…
– Материальное благополучие еще не все, мадам, – ответил ван Лоос. – Общение, молодость, красота, ум. Эти блага мужчина тоже может ценить.
Нелла испытывает неловкость. Сосредоточившись на мысли о деньгах, она, возможно, уделила слишком мало внимания личному обаянию Теи. Сейчас она вела себя совершенно не так, как в ложе Схаубурга, пусть даже больше нервничала. Нелла не могла перестать думать о словах Теи, сказанных шепотом, перед тем как они постучали в дверь Якоба.
Но времени на подобные размышления не осталось. Уж точно не над этой скатертью, запачканной соком лосося и угря. Брак висит в воздухе, и деньги тоже. «Вот если бы Каспар мог изготовить настойку, вызывающую настоящую любовь», – думает Нелла.
После того как блинчики съедены, двое мужчин запираются в кабинете Отто, чтобы обсудить детали контракта. Они проводят там целый час, гораздо дольше, чем длилась беседа Неллы, Теи и Якоба. Время идет, и Тея явно волнуется.
– Что, если папа ему откажет? Запретит жениться на мне?
– Не запретит.
Корнелия убирает со стола, со стуком складывая тарелки.
– А если запретит?
– И что тогда? – натянуто отзывается Нелла. – Мы возвращаемся к тому, с чего начали. Здравствуй, январь.