Дом у кладбища

Затем наблюдатели увидели, как Тул, расфуфыренный, держа под мышкой трость, двинулся к «Фениксу». В парадном парике он всегда выглядел величественно, как эскулап из эскулапов; добавьте к этому сдержанность, размеренную поступь и печально-значительное выражение лица, из-за которого щеки его почему-то округлялись; своих друзей Тул приветствовал у двери гостиницы куда церемоннее, чем обычно, и, прежде чем ответить на их вопросы, взял понюшку табака. Докторской важности хватало обычно на первые восемь-десять минут после консультации или краткого визита; в жаркой атмосфере клубной гостиной она незаметно таяла, а если на минуту и оживала, то лишь когда в зеркальце, наклонно смотрящем со стены, отражались его пышный парик и одеяние. Забавно было наблюдать, как откликались на эту временную самоутверждающую позу приятели доктора: как они начинали бессознательно подыгрывать и вместо обращения «Том» или «Тул» отовсюду слышалось «доктор» или «доктор Тул».

Деврё в свое время дважды или трижды угадывал на пари, с кем из докторов уединялся Тул, по его мине и ужимкам. После консультации с высоким, холодно-высокомерным доктором Пеллом Тул делался угнетающе вежлив, речь его текла медленно и церемонно. Напротив, побыв тет-а-тет с необузданным, энергичным доктором Роджерсоном, Тул преображался в немногословного решительного грубияна – пока, как мы уже говорили, мираж не рассеивался и доктор не становился вновь самим собой. Тогда мало-помалу снова начинали звучать его безудержные сплетни, шутки, баллады; в сладостных парах, поднимавшихся из чаши с пуншем, расцветала его комичная, румяная, как закат, улыбка, в маленьких глазках плясали огоньки. Призраки Пелла и Роджерсона отлетали в свои хладные сумрачные пределы, и коротышка Том Тул весь ближайший месяц держался как прежде.

– Ваш покорнейший, джентльмены… ваш покорнейший, – проговорил Тул с поклоном, войдя в холл и обмениваясь с друзьями изящными рукопожатиями. – Пасмурный вечер, джентльмены.

– А как ваш пациент, доктор? – осведомился майор О’Нейл.

Доктор прикрыл глаза, слегка передернул плечами и медленно покачал головой:

– Случай тяжелый, майор. Говорить почти нечего, сэр, и сразу всего не расскажешь.

Тул взял понюшку.

– Как Стерк, сэр? – повторил Серебряные Очки несколько сурово.

– Ну что же, сэр, он жив. Но, с вашего позволения, не пройти ли нам лучше в гостиную?.. Немного зябко, а кроме того, повторяю: сразу этого не изложишь… но он не умер – вот все, что можно сказать коротко… Сначала вы; прошу вас, джентльмены.

Дейнджерфилд угрюмо воспользовался его предложением, а вежливый майор задержался в холле, затеяв с Тулом небольшое состязание в любезности. Потребовалось, однако, не более полудюжины поклонов, приглашающих жестов и фраз «только после вас, сэр», вслед за чем Тул вошел, в стиле доктора Пелла приветствовал собравшихся и в качестве общепризнанного оракула устроился у самого камина, спиной к огню.

Тул говорил ученым языком, к которому любил прибегать в подобных случаях, в окружении профанов, и отнюдь не спешил выкладывать все до конца. Суть дела, однако, сводилась к тому, что Стерк получил сотрясение мозга и две жуткие трещины в черепе; из-за их большой протяженности и близкого взаимного положения доктора сразу же признали, что о трепанации не может быть и речи: она неминуемо привела бы к немедленной смерти больного. Ни малейших проблесков сознания не наблюдалось, но глотка пока не была парализована, и пациент мог проглатывать время от времени ложку бульона или сыворотки с саком. Тем не менее, по существу, он ничем не отличался от покойника. В любой момент мог начаться воспалительный процесс; постепенное угасание было бы наилучшим выходом; ни Тул, ни доктор Пелл не допускали ни малейшей надежды, что Стерк хотя бы на мгновение очнется от летаргического сна. Протянет Стерк два-три дня или неделю – какое это имеет значение, если от него уже сейчас не больше проку, чем от мертвеца? Он никогда не заговорит, не будет ни слышать, ни видеть, ни думать; лежать в постели или ближайшей же ночью быть опущенным в могилу – для бедняги Стерка не составляло разницы.

Затем разговор зашел о Наттере. Среди присутствующих не было никого, кто не строил бы предположений; скромно помалкивал лишь Дейнджерфилд, чем немало разочаровал остальных, – они небезосновательно считали, что об истинных обстоятельствах Наттера, и в особенности о его взаимоотношениях с лордом Каслмэллардом, Дейнджерфилд знает больше всех.

– Быть может, он сделал какие-нибудь подтасовки в счетах по имению, думал, что это никогда не выйдет на поверхность, но тут узнал о предстоящей проверке. Он был человек крайностей: мог решить вместе с должностью управляющего проститься заодно и с жизнью. Наттеры всегда были людьми отчаянными, вы ведь знаете, двоюродный дед Чарльза Наттера утопился в озерце – как бишь оно зовется? – в графстве Кейван, эдак хладнокровно, без колебаний.