Дом у кладбища

Все, кто был в «Фениксе», питали, однако, втайне некие навязчивые подозрения. Каждый понимал, о чем думает сосед, но не считал нужным заводить речь об этих опасных фантазиях – будь то чужие или свои. Присутствующим было известно, как относились друг к другу Стерк и Наттер. Все старались отогнать эти мысли прочь, потому что Наттера любили – пусть он не умел шутить, не пел и не рассказывал историй. Кроме того, не сегодня завтра Наттер мог появиться, и тогда в лучшем положении оказались бы те, кто не рискнул высказать публично свои страшные догадки. Итак, каждый молча ждал, пока заговорит сосед.

Глава LVI Доктор Уолсингем и прочие христиане Чейплизода собираются на звук священного колокола, и в церкви восседает вампир

На следующий день с увитой плющом башни чейплизодской церкви разнесся звон воскресного колокола, призывавшего всех добрых прихожан к церковным скамьям и стульям. Место Стерка было пусто – и уже не ждало его больше, – отсутствовала и миссис Стерк, зато явилась вереница ребятишек, на которых соседи поглядывали с ласковым и боязливым любопытством. На вице-королевском стуле восседал лорд Тауншенд, сзади держались джентльмены, состоявшие при нем; со звездой и в парике он выглядел блестяще и привлекал к себе не один любопытный взор поверх молитвенника. Небольшая скамья Наттеров, под хорами, была пуста, как и скамья Стерков. Эти бреши зияли весьма красноречиво, и мысли немалого числа прихожан, внезапно наткнувшихся на них взглядом, в странном печальном танце устремлялись в Мясницкий лес, под кивающие ветви боярышника, туда, где среди ночного тумана лежал Стерк, в гамашах, с пудреной окровавленной головой, а поблизости гудел равнодушный жук, и никто не видел лежавшего – лишь преступник, который расплывчатой тенью проворно крался меж деревьев прочь и, обернувшись, сверкнул в его сторону глазами.

Проповедь доктора Уолсингема имела касательство к разыгравшейся на этой неделе двойной трагедии – возможной гибели Наттера в водах Лиффи и убийству Стерка. Обильно уснащенные эрудицией рассуждения доктора казались иной раз странными. Часть конгрегации они поучали, но другую часть повергали в искреннее недоумение.

К примеру, однажды после чтения коллекта доктор сказал следующее:

– Нам не возбраняется, исполнившись смиренного упования, возносить молитвы о дожде, равно и о других стихийных проявлениях. Ибо у римских историков мы читаем, что авгуры умели силой обрядов и заклинаний вызывать грозы; успешно производил гром и молнию царь Порсенна, а Луций Пизон – автор, которого Плиний именует весьма почтенным, – утверждал, что подобную же операцию еще раньше неоднократно проделывал царь Нума Помпилий; если все это верно, то и христианской общине дозволено надеяться на нечто подобное.

И так далее. В данном случае пастор предостерег тех прихожан, кто готов был усмотреть во внезапной кончине проявление гнева Божия.

– Напротив, древние видели в том благодать. Плиний называет внезапную смерть величайшим счастьем в жизни. Не больше ли оснований для такого утверждения у нас? Множество достойнейших римлян, как вам известно, покинули этот мир именно внезапно. Квинт Эмилий Лепид, выходя из своего дома, ушиб большой палец ноги о порог и испустил дух; Гней Бабий Памфил, джентльмен в преторском звании, умер, когда задавал мальчику вопрос, который час; Авл Манлий Торкват, консуляр, скончался за обедом, поглощая ватрушку; Луций Тусций Валла, врач, подавился вином с медом, Аппий Сауфей – яйцом; Корнелий Галл, претор, и Тит Гатерий, всадник, – оба умерли, когда целовали руки своим женам. И я бы мог добавить еще немало имен, по всей видимости так же хорошо вам знакомых.

Джентльмены из свиты поднимали брови, офицеры Королевской ирландской артиллерии, изучившие священника вдоль и поперек, весело перемигивались, прикрываясь треуголками, а его превосходительство изволил многократно подносить к носу надушенный платок и кашлять. Мастер Дики Стерк, степенный мальчуган, который наблюдал его превосходительство сбоку, заметил вслух, что лорд-наместник смеется в церкви, и получил от ужаснувшейся няни должный нагоняй – за клевету на высокопоставленное лицо.

Затем добрый доктор объявил пастве, что кровь убитого вопиет к Небесам и не останется неотмщенной – каковым сознанием и следует себя утешать. Он напомнил внушающие трепет слова святого Августина: «Ноги Господа из шерсти, зато длани из железа» – и изложил историю Мемприция, сына Мадана, четвертого короля Англии (в ту пору ее именовали Британией, по Бруту); названный Мемприций убил своего брата Манлия и, заметьте, через двадцать лет был пожран дикими зверями; засим последовал рассказ о некоем Бессе, взятый у Плутарха: Бесса, убившего своего отца, разоблачили ласточки; нечистая совесть внушила ему, что эти птички щебечут друг другу: «Бесс убил своего отца»; преступник тут же выдал себя, сознался в своем неслыханном злодеянии и был заслуженно осужден на смерть.