Дом у кладбища

Оставалась, однако, надежда, что Наттеру удалось успешно бежать. Если Наттер не попал в лодчонку Харона, он мог пересечь пролив на «Треворе» или «Хиллзборо» и достичь Холихеда. А потом, черт побери, конечно же, он убежал подальше, нашел укромное местечко и затаился. Тогда это было проще, чем теперь. «В Лондоне среди слуг ходило старинное присловье, – пишет Тейт Уилкинсон, этот натянутый, но добродушный шутник, – гласящее: „Шел бы ты в Йорк“; подвергшись искажению, оно ныне звучит так: „Шел бы ты на Ямайку“. Воображению кокни Шотландия представлялась мрачным местом, почти таким же далеким, как Вест-Индия; а сегодня, – (заметь, читатель, какое чудо), – приятная компания может в начале недели собраться за обедом в Гровенор-сквер, а в субботу-воскресенье, без всяких хлопот, усесться за стол в новой части Эдинбурга!» Из чего мы узнаем, что скорости росли и тогдашнее поколение наблюдало эти чудеса быстроты с удовлетворением. Однако и тут мы ушли вперед, и в наши дни вся организация общества способствует успешному раскрытию преступлений. Перережьте телеграфные провода, замените пароходы парусниками, откажитесь от железной дороги в пользу неторопливой почтовой кареты (сорок миль в день), распустите городскую полицию и сыск, сделайте так, чтобы письма из Лондона в Дублин и наоборот доставлялись в срок от пяти дней до чуть ли не пяти недель, – и вы получите представление о том, насколько труднее теперь, чем в прежние дни, пуститься в бега разбойнику с большой дороги, нечестному должнику или влюбленной парочке. Разумеется, бегство не было стремительным – беглецы не уносились прочь, а уходили, – но такой же медлительной бывала и погоня, лишенная к тому же достоверных известий и поддержки властей; преследователи – жертвы почтовых дилижансов и всевозможных препон, перекрестков и слухов – терялись в дикой путанице предположений или увязали в трясине деревенского постоялого двора, где не удавалось получить ни полезных сведений, ни – вплоть до завтрашнего утра – почтовых лошадей.

Вынырнув на обратном пути с Мартинз-роу на относительный простор главной улицы Чейплизода, Тул с интересом уставился на окна спальни Стерка. Белых знаков смерти там не было. Взойдя на крыльцо, он постучал (исключительно из любопытства, надо сказать) и был препровожден наверх, где посмотрел на храпящего истукана, в которого превратился его давний враг, на перевязанную голову, скованную чарами, – ныне ее не посещали даже сны, а недавно она была полна злоумышлений на суверенные права Тула в области медицины и Наттера – как управляющего деревенским хозяйством.

Тул пощупал пульс больного, посмотрел, как Стерк глотает ложку куриного бульона, выслушал слезную и трепетную мольбу бедной миссис Стерк о жизни супруга и ответил доброжелательно, но уклончиво. После этого Тул пришел к справедливому выводу, что простертая здесь фигура уже более чем наполовину принадлежит к миру призраков, что заклинатель, встретивший Стерка в Мясницком лесу и своим волшебным жезлом прочертивший на его черепе эти параллельные линии, не только изгнал из него навеки беспокойный дух интриги, но и поставил точку в повести его жизни. Да, Стерку никогда не подняться с этой постели, и в скором времени добродушные, любящие страшные истории служанки приведут сюда его маленьких детишек, чтобы они взглянули на «бедного хозяина» в последний раз и благоговейно приложились к его холодным суровым губам – прежде чем крышка гроба навеки скроет облаченную в белое статую их отца.

Глава LVIII Одна из заблудших овечек возвращается домой; выдвигаются различные предположения, касающиеся Чарльза Наттера и лейтенанта Паддока

И как раз в понедельник утром, когда все беспрерывно суетились и гадали, прибыл и водворился на старом месте – кто бы вы думали? – Дик Деврё. Бравый капитан выглядел блестяще и был красив как никогда. Однако же и дух его, и образ жизни изменились к худшему. Капитан повздорил со своей тетушкой, а именно из ее рук он получал хлеб насущный, притом обильно намазанный маслом. С какой же легкостью эта молодежь порывает с простодушными старыми почитателями, которые слагают к ногам своего красивого бездумного кумира золото, ладан и смирну. Молодые воображают себя независимыми и благородными, но мы-то знаем, что они просто самовлюбленные маленькие идолы, которые даже в самый разгар бунта бессознательно рассчитывают, что в должный час их старые поклонники раскаются и вернутся с приношениями.