Дом «У пяти колокольчиков»

— Да, ты уйдешь в широкий мир нынче, немедля, только не один — я тоже уйду с тобою, — отвечает она ему пылко, решительно и смело. — Ты жил в душе моей, прежде чем я начала осознавать себя, прозябая в мертвенной, полусонной тишине моего детства, лишенного всякой радости вследствие неразумной материнской опеки надо мной. Я мерила время от одного твоего прихода к нам до другого, для меня было праздником, когда ты появлялся в нашей темной горнице. Видеть тебя, чувствовать, что ты здесь, рядом, что ты по временам втихомолку робко и ласково поглядываешь на меня, было мне дороже всех моих драгоценностей; в сравнении с этим блаженством мое богатство представлялось мне лишним и нелепым бременем, я презирала его. Воля к жизни воскресла внезапно, в тот миг, когда я поняла, что ты предназначен не мне, что тебя могут отнять… Нет, нет, не перечь, не напоминай ни о каких грехах — это они берут грех на душу, полагая, что ты обязан помочь брату заслужить небесную благодать, жертвуя своей свободой и отрекаясь от всех своих желаний, а я матери — достичь благодати земной, выйдя замуж за сына ловкой женщины, перед которой она млеет бог весть почему. Так кто же тут кого оскорбляет и унижает? Мы бежим от насилия и лжи — в чем же наша вина? Да неужто не обратились бы мы к ним со слезной мольбою, если бы знали, что это заставит их смягчиться? Но все тщетно — они вознамерились сломить нас, если не смогут согнуть; мы не должны способствовать своей погибели, самим себе желать несчастья, добровольно класть голову на плаху. Но если в том, что мы задумали сделать, заключен грех перед богом, то пускай он целиком падет лишь на одну меня, пускай господь одну меня отправит в чистилище — я не могу жить на свете без тебя, как не могут раздельно существовать корни и ствол этой липы; если тебе будет плохо — и мне будет плохо, если тебе хорошо — и мне тоже. Иной жизни для себя я и не воображаю, ни к чему иному привыкнуть не смогу; отвергнув меня, ты выроешь мне могилу; уйдя один, справься обо мне через месяц — я отзовусь уже из-под земли.

Вместо ответа Франтишек заключил девушку в страстные объятья.

И тут вдруг раздался звон с церковной колокольни, зазвучал орган, запели трубы и загрохотали барабаны — крестный ход двинулся от церкви в направлении к первому алтарю.

Стасичка выскользнула из объятий Франтишка.

— Теперь самое время, — прошептала она, — иди за мной, я уже все обдумала.

Они взялись за руки и поспешили через сад к монастырю, куда сегодня был открыт вход для участников процессии. Оглянувшись в последний раз назад, они увидели сквозь сплетение кустарника начало процессии, приближавшейся к первому алтарю. Впереди шли министранты, держа в руках развевающиеся хоругви, за ними следовали длинной чередой ученики, далее — цехи, тоже с хоругвями, затем — стайка подружек, рассыпающих цветы перед священниками в парчовых ризах, а в числе духовенства шествовал сам епископ, держа дароносицу со святыми мощами, в окружении молодых послушников с зажженными свечками в руках.

«Нет, никогда, никогда!» — содрогается Франтишек.

За епископом движется людская толпа; в первых рядах между знатными горожанами, рядом с ювелиршей и ее сыном, выступает матушка. За ними ковыляет Черный Петршичек; он чрезвычайно доволен собой и горд тем, что блестящим образом выполнил свою задачу, — обе матери проявляют должное взаимопонимание, свадьба не за горами. Да, любопытно, как будут жить без него обитатели Конского рынка? Он посматривает в сторону алтаря, где должны их ждать «дети». Ему охота взглянуть, как поведет себя Стасичка, увидев, какого он сыскал ей жениха. По такому любая девушка будет с ума сходить, а уж Стасичка наверняка рехнется от счастья. Муженек — одно загляденье, по виду агнец божий, а вдобавок еще с положением, носит золотые окуляры; о нем мечтают барышни из высшего Круга, которые прекрасно говорят по-немецки…

«Дети», притаившиеся за кустарником, снова крепко берутся за руки и спешат уйти монастырскими, с богатой отделкой, коридорами. «Никогда, никогда», — непрестанно твердят они себе; но вот наконец и монастырский двор, где в липовой аллее ожидают своих хозяев пражские кучера.

— Послушай, Вацлав, — тормошит Стасичка кучера, — подвези-ка нас к «Звезде», к дому нашей молочницы. Матушка хочет знать, как теперь ее самочувствие, поскольку она недавно тяжело хворала.

Вацлав охотно щелкает кнутом, и коляска летит по дороге к «Звезде». Он нисколько не удивлен, что Франтишек сопровождает Стасичку, ведь юноша в доме как свой; его не удивляет, что матушка послала дочь навестить молочницу, он тоже слыхал про ее тяжелую болезнь и знает, как матушка ее любит. Ему не приходит в голову, что для того достало бы времени по окончании крестного хода, но добрейший Вацлав отнюдь не склонен к глубоким размышлениям; он исправно и с удовольствием выполняет все, что ни прикажет хозяйка, до остального же ему и дела нет.