Дом «У пяти колокольчиков»

— Что с тобой? — взволнованно воскликнул Собеслав, окончательно сбитый с толку.

— Они отброшены, — отвечал Павлик слабым голосом и, пошатнувшись, схватился за стол.

— Ты ранен? — продолжил спрашивать Собеслав.

— Сегодня они уже не вернутся, — прошептал Павлик, — а завтра к нам подоспеет подмога из близлежащих деревень.

Собеслав нахмурился. Ему неприятно было слышать слова Павлика особенно потому, что он, решившись уже принять участие в бою, который закончился, не только не сделал этого, но и вообще не сыграл в нем никакой выдающейся роли.

— Кто позволил тебе убежать, да еще в моей одежде? — спесиво напустился он на слугу.

— Простите меня! — умоляюще произнес Павлик, устремив на господина утомленный взгляд. — Когда я понял, что вы не можете сойти вниз, я поспешил на улицу вместо вас; в этой суматохе, в которой вообще никто ничего разобрать не мог, все приняли меня за вас. Да вы бы и сами меня не узнали.

Печальная и в то же время светлая улыбка промелькнула на его лице, которое с каждой минутой все больше бледнело.

— Ничего позорного для вас в этом нет, меня не только никто не узнал, но я и держался таким образом, чтобы ничем не повредить вам, — поторопился объяснить юноша, заметив, что господин снова готов обрушиться на него. — Впрочем, вы сами во всем убедитесь. Если бы не мы, баррикада в Перевозном переулке была бы взята; мы нагнали на солдат такого страху, что, начав отступать от нашей баррикады, они уже вынуждены были отступить повсюду… Но что это со мной? Все кружится перед глазами. Действительно ли они ушли, не начинается ли опять перестрелка? Вы ничего не слышите?

Павлик с лихорадочной поспешностью попытался было подняться, но вынужден был снова схватиться за стол; из раны на его голове падали крупные капли крови, пачкая роскошный костюм Собеслава.

Он этого не замечал, но увидел, что гнев Собеслава проходит. Сердце его на какой-то миг стало биться ровнее.

— Да ведь ты ранен, Павлик! — с участием вскрикнул Собеслав, подходя к нему. — Будем надеяться, что твоя рана не опасна.

— Не говорите так громко, а то сюда кто-нибудь войдет, — судорожно перебил юноша господина, — лучше помогите мне скорее раздеться и добраться до моего чулана.

— Ты останешься здесь, пока не придешь в себя, а если твоя рана опасна, то ни в какой чулан я тебя не пущу.

— Мне обязательно надо идти туда, ведь в любое время сюда могут войти, и тогда станет известно, что на баррикаде был я, а не вы.

И Павлик, собрав все свои силы, потянул господина за собой из его комнаты в свой чулан.

И если бы даже Собеслав стал упорствовать, он ничего бы не смог поделать, — Павлик схватил его, словно клещами. Но он не хотел и не мог противиться, потрясенный словами юноши, а еще больше тем, что за ними скрывалось.

Павлик буквально свалился на свою убогую постель, успокоенно вздохнув.

— Шляпу я вам отдал — правда, она вся измята, ведь мне пришлось все время натягивать ее на лоб, чтобы не быть узнанным; ружье я оставил в комнате, а вот ваш костюм и шпага. Теперь послушайте, что я вам скажу, пан Собеслав: не смейте никому говорить, что вас не было на баррикаде. Мне будет очень тяжело, если вы меня не послушаете; я еще раз повторяю — все принимали Меня за вас. Мне кажется, что я правильно поступил, пойдя вместо вас на баррикаду, и меня утешает, что я смог вам об этом рассказать.

И снова печальная и в то же время светлая улыбка промелькнула на лице юноши.

— Я чувствую, ты сослужил мне великую службу, — уверял Собеслав, обеспокоенный его состоянием.

— Не кричите так громко! Вас могут услышать, и вся моя радость будет испорчена. Всем в доме, если спросят, скажите, что я ранен случайной пулей, когда из любопытства бежал за вами по улице.

— Павлик, что же ты натворил! — упрекал его Собеслав, поняв наконец, что руководило слугой, устремившимся на баррикаду в его одежде и с его оружием.

— Ах, как это прекрасно, — прошептал юноша, голова которого все ниже склонялась на грудь, — прекрасно, что та пуля на баррикаде ударила в висок меня, а не вас!

Собеслав был окончательно сломлен. Схватив слугу за руку, он медленно опустился перед ним на колени.

— Ты умираешь за меня!

На лице Павлика опять мелькнула, но тотчас угасла прежняя улыбка.

— Ты поступил как герой, — заплакав, произнес Собеслав, впервые в своей жизни по-настоящему потрясенный и восхищенный. — Но будет несправедливо, если не узнают твоего имени, которое ты прославил своей преданностью общему делу, о чем в старые времена слагались легенды.

— Нет, ни за что! Никто не должен знать, как все было на самом деле, — возражал Павлик из последних сил. — Не отказывайте мне в этом, пан Собеслав! Мне так хорошо сейчас… Вы сами прекрасно знаете, что такое слава. Я тоже познал истину. То, что люди говорят о человеке, еще не все; главное — чтобы он сам, как я, подумал о себе: «Ты правильно поступил…» Вот что важнее славы.

И глаза Павлика, устремленные на обожаемого господина, медленно закрылись. Он уже никогда не открыл их.