Дом «У пяти колокольчиков»

Опасения Павлика оказались напрасными. За углом солдат не было, ничего подозрительного возле баррикады на Перевозном переулке тоже не оказалось, а те, кто отважился выглянуть из чердачных окон, увидели лишь арьергард отряда, отступавшего на набережную, а внизу под собой пустынную улицу.

Стрельба, раздававшаяся вдалеке, смолкла. Во всем городе военная суматоха начала затихать.

И Собеслав обратил на это внимание. Он приподнялся на постели, где с полудня, трясясь от страха, прислушивался к уличному шуму, стрельбе, раздававшейся в нескольких шагах от окна его комнаты, грохоту, позволявшему предположить, что идет жестокое сражение, охватившее весь город.

Стреляли не только солдаты, но и восставший народ!

Боязливо встав с постели, он прокрался к окну, завешенному шторой, и, отогнув ее, стал наблюдать за баррикадой в Соляном переулке. Скорее всего, именно на нее придется основной удар. Защитники наверняка не смогут ее удержать — смешно даже и думать об этом. Каждую минуту следует ожидать, что они будут смяты и рассеяны рассвирепевшими войсками. А что произойдет дальше?

В это время совсем близко раздался грохот стрельбы, сотрясая стены и заставив сильнее биться его испуганное сердце. Так длилось уже целый час, но до сих пор ничто не говорило о том, что баррикада взята, ее защитники разбежались, а войска стали хозяевами улицы.

Народ держался стойко, а те, кто им руководил, наверное, не смотрели на создавшееся положение столь безнадежно, как сбежавшие, подобно ему, с поля боя? Если повстанцы долго и упорно сопротивляются, то, несомненно, они будут продолжать борьбу и не только сумеют себя защитить, но одержат победу и освободят весь город? Видно, настал один из тех светлых дней, которыми так богата была история гуситских войн, и к народу вернулись вдохновение и талант его предков? Видно, ему удастся не только одолеть реакцию, но и устрашить ее и повергнуть во прах? Может быть, этот день станет впоследствии одним из самых знаменательных праздников народа чешского, вернувшего свою былую славу, и навечно оставит след в памяти грядущих поколений? А тот, кто сражался сегодня, разве не будет почитаем, как герой, мученик и святой?

Стрельба затихла, с улицы слышались веселые, радостные возгласы, а Собеславу становилось все яснее, что он весьма заблуждался прежде, полагая, что слава — всего лишь мыльный пузырь.

Размышляя о возможной победе народа, которым руководили в основном его друзья и товарищи, провозгласившие Собеслава своим вождем, он окончательно пришел в себя. Ведь все почести достанутся им? Его же имя не будет высечено на обелиске, который благодарное отечество воздвигнет своим сыновьям, сражавшимся сегодня. Этого нельзя допустить, его имя должно стоять первым!

Да, он тотчас появится между сражающимися, скажет им, что превозмог горячку, боль, страшную болезнь, лишь бы повести их к победе. Он поднимет на баррикаде свой меч за святое дело свободы! Разве его не сравнивали с Бржетиславом, Бенашем Гержманом, Забоем? В те минуты он был искренне убежден, что стоит ему появиться в рыцарском облачении перед восставшими с поднятым над головой мечом, как враги, объятые страхом и ужасом, начнут не только сдаваться без единого выстрела, но и побегут с поля боя.

Так решил он поступить, хотя не мог не знать, что не все из его друзей относились к нему одинаково. Были между ними и такие, кто пренебрежительно отзывался о нем как о человеке, в котором много тщеславия, но мало храбрости, много показного, но нет убежденности. Не известно, что сказали бы они о его болезни? Им ничего не стоило его оскорбить… Однако он не хотел признаться себе в этом.

Но где же его одежда, оружие, куда, наконец, подевался Павлик?

Только сейчас он вспомнил, что не видел его с полудня, и словно во сне перед ним прошло все происшедшее после событий на Вацлавской площади. Будто в тумане увидел он Павлика, проскользнувшего к двери в его, Собеслава, мундире, с его оружием. Это был его двойник. Но откуда у него взялись такая смелость и отвага подражать своему господину? Нет, наверно, во сне видел он Павлика; однако все это он объяснил привычным стремлением слуги чистить его платье. Но где же он все-таки столько времени пропадает? Почему не возвращается домой, разве забыл он, что его господин болен? Очевидно, не идет обратно из-за излишней осторожности, из опасения потревожить его, — стоит на улице в толпе зевак?

Пока Собеслав размышлял, что случилось с Павликом, двери медленно распахнулись, и юноша вошел в комнату.

Собеслав не верил своим глазам. Павлик был в его белом костюме, опоясан его мечом, держал в руках его ружье, а на его голове была надета украшенная перьями шляпа. Но в каком состоянии было все это пышное облачение!

Собеслав не успел прийти в себя от справедливого гнева, видя такую неслыханную дерзость, не успел протянуть руку, чтобы сорвать с его головы шляпу, как Павлик усталым движением сам снял ее, отбросил назад волосы, закрывавшие лицо, и предстал перед господином бледный, залитый кровью…