Дом «У пяти колокольчиков»

Разумеется, они не нуждаются в нашей признательности, но тем более необходимо узнать их, учиться на примере этих высоких умов, которые светят нам в самые грустные, самые мрачные времена на святой земле нашей отчизны, как светят горячие и чистые лучи любви — нашего вечного идеала.

Перевод Т. Карской.

ЧЕРНЫЙ ПЕТРШИЧЕК {40} Повесть

В ту пору, когда Конский рынок в Праге еще не был вымощен булыжником, а ворота в его верхнем конце не приняли своего теперешнего вида, от статуи святого Вацлава до самого Мостка стояли друг против друга два ряда будок, называемых палатками; одни из них были каменные, другие деревянные. В деревянных продавались всевозможные товары, главным образом обувь, а также всякого рода металлические предметы, как уже бывшие в употреблении, так и совсем новые. К примеру, настольные и настенные часы, различные украшения, пряжки, пуговицы и тому подобное. Каменные палатки были оснащены очагами, и хозяйки, продавщицы жаркого, блистали тут своими разнообразными талантами в сем благородном ремесле. Они обычно и жили здесь постоянно, невзирая на тесноту, в то время как соседи их всякий вечер складывали товар, запирали свои деревянные лавчонки и уходили домой. Позже, когда Конский рынок стал преобразовываться в Вацлавскую площадь, обретая постепенно свой столичный облик, коим мы, пражане, так гордимся, деревянные палатки были оттеснены к храму св. Гавла, где стоят и поныне, а владельцам каменных отвели помещения в крепостной стене возле Пороховой башни.

В одной из таких каменных палаток, прямо напротив корчмы «У барашка», хозяйствовал со своим младшим братом, студентом, маленький, смуглый, странноватого вида мужичок. По причине необычайно темного цвета кожи соседи и знакомые звали его Черным Петршичком. Его покойная мать — женщина весьма красивая, так что никто не хотел верить, будто Петршичек ее родной сын, — готовила здесь некогда свое знаменитое жаркое, неизменно вызывавшее восторженные похвалы многочисленных покупателей, в кругу которых особенно славились ее жареные поросята и гуси. Гусей она набивала мейсенскими яблочками, сбрызнутыми рассолом, а поросят фаршировала хлебом, намоченным в пряном пиве, чем добивалась такого вкуса, что люди, когда она начинала нарезать жаркое, в буквальном смысле слова вырывали куски у нее из рук.

Черный Петршичек не стал, однако, заниматься тем же ремеслом, хотя умел зажарить гуся с не меньшим искусством — ведь он с детских лет помогал матери ошпаривать, потрошить дичь и переворачивать жаркое на противнях. Он счел, что его наружность не подходит для такого занятия и не способствует тому, чтобы он возглавил дело, имеющее задачей ублажать желудки и потрафлять человеческим прихотям. После смерти матери он, с редкой скромностью, счел за лучшее продавать старые пуговицы.

Хозяйка корчмы «У барашка» поддержала это намерение Петршичка. Она утешала его, уверяя, что ей встречались люди с еще более отталкивающей наружностью; дескать, пусть он и мысли не допускает, будто он самый безобразный изо всех; в конце концов, так ли уж непременно нужна мужчинам красота? Дескать, ум, ум — вот что в них наиглавнейшее, а уж Петршичку-то ума не занимать! Нет таких тайн в подлунном мире, коих не мог бы он постичь, нет запутанных дел, коих не сумел бы распутать. Одновременно с той же беспристрастностью она свидетельствовала, что, верно, он решительно не создан для какого бы то ни было кулинарного предприятия. Лицо у Черного Петршичка было усеяно бородавками, он припадал на одну ногу, а на его щуплом тельце едва держалась огромная, квадратного вида, взлохмаченная голова. О том, что всякий негр прижал бы его к сердцу, приняв за своего соплеменника, мы уже упоминали. В довершение зла причудница судьба наделила его необыкновенно густым, хриплым басом, так что человек, неожиданно услышавший голос Петршичка, немел от страха: в первую минуту казалось, будто эти звуки исходят не иначе как из самых глубин земли. Сколько бедняга Петршичек по этой причине наглотался меду с хреном, луку, растертого с оливковым маслом, желтков, перемешанных с патокой, и иных, не менее замечательных выверенных средств — все тщетно! Напротив, хрипота его всякий раз после такого лечения не только не исчезала, но странным образом усиливалась, что повергало хозяйку «Барашка» во вполне понятное недоумение. Ведь это она предлагала ему упомянутые лекарства, собственноручно их приготовляла, неустанно разыскивала все новые и новые. Стоило ей прослышать о каком-либо до сей поры неизвестном ей средстве, как она тотчас же пускалась его разыскивать, преподнося каждую новую находку Петршичку с торжествующим видом, в убеждении, что на этот раз она напала на верный путь.