Дом «У пяти колокольчиков»

— Ужасная беда со мной приключилась, — всхлипывает мальчуган, и слезы всех цветов радуги струятся по его перепачканным щекам, пестротою и множеством линий уподобившимся иллюстрированным картам двух полушарий нашей Земли. Он утирает слезы липкими руками, образуя тем самым на своем лице такие разводы, что и Черный Петршичек, много всякого повидавший, с неподдельным изумлением взирает, каково тот отделан. При этом не забывает задавать вопросы:

— Несчастье, говоришь, с тобой стряслось? Гм, гм… И что же это такое?

— Да вот послал меня мастер принести кувшин пива к завтраку; выбежал я из дому и вдруг услышал, как сзади собака залаяла. Я оглянулся, на кого же это она так рычит, не заметил камня под ногами, споткнулся — и со всего маху хлоп! Кувшин раскололся на две половинки и… Ахти мне, что теперь хозяйка скажет, когда я без кувшина домой вернусь, — снова начинает причитать парнишка. — Вот увидите, Петршичек, она меня убьет, не выручите ли вы меня из беды, как уже много-много раз выручали. К тому ж сегодня утром, когда я бежал за кожами для хозяина, я нашел три белые пуговицы, да не с дырками, как вы, видимо, полагаете, а с ушками. Я сразу подумал, что никому их не отдам, только Петршичку. Если у меня все хорошо кончится, то я сегодня же вечером их вам принесу.

И мальчуган продолжает размалевывать свои щеки такими узорами, что любой вождь индейцев почувствовал бы себя посрамленным и стушевался бы перед ним.

— Да отвяжись ты с этими пуговицами, — останавливает его Петршичек тоном холодным и равнодушным, словно пуговицы занимают его столь же мало, как и их дарители. А между тем именно сегодня утром он размышлял о том, что у него уже кончаются белые пуговицы с ушками, удивляясь, о чем это люди думают, не доставляя ему нужного товара.

— Весьма рад буду избавиться хотя бы от одного из своих искусителей, — продолжает он, — довольно мне с вами возиться. Едва одного сплавлю в надежде, что наконец вздохну свободно, глядь — уже другой сел на шею. У меня к вечеру голова кругом идет от всех ваших россказней. Лучше всего было бы мне переселиться в Амстердам.

— Ах, не делайте этого! — взвизгивает паренек так пронзительно, что Петршичек невольно затыкает уши. — Что же мы без вас, благодетели наш единственный, делать-то будем? Ведь вы для нас как отец родной! Случись набедокурить, к кому тогда за помощью кинешься? Такого умного человека, как вы, в целой Праге не сыщешь.

— Да полно тебе! — прикрикнет на него Петршичек, хотя в душе весьма польщен словами мальчишки, ибо и великим людям бывает потребна похвала простых смертных. — Если уж ты на самом деле так нуждаешься в моем совете, то перестань хлюпать да навостри уши; у меня вовсе нет охоты долго канителиться с таким недотепой. Я помогу тебе, но помни, что это в последний раз. Иди сейчас прямо домой и не вздумай разевать на что-нибудь рот или заболтаться с кем-либо — иначе тебе еще горше будет, чем могло бы быть. Дорогой ты должен непрестанно думать только о своей хозяйке да о том, как хорошим поведением искупить нанесенный ей ущерб. С такими мыслями и остановись у дверей вашего дома. Там трижды выдохни, после чего послюни мизинец левой руки, приложи к скобе, надави на нее, быстро открой дверь, беги стрелой к хозяйке, встань перед ней на колени и проси у нее прощения; при этом ты расскажи ей все, о чем думал дорогой.

Черный Петршичек ни одного своего совета не давал без того, чтобы не добавить к нему эдакой чертовщинки; будучи отличным знатоком человеческих душ, он хорошо знал, насколько действенно это средство — не будь подобных таинственных «довесков», люди и советов его так не жаждали бы, и исполняли бы их с меньшим тщанием. От них, по выражению Петршичка, должно немного «попахивать серой», но лишь «вполне безвредной».

Перед вечером парнишка вновь бежит к палатке и подает Петршичку три обещанные пуговицы.

Петршичек прищуривает свои колючие глазки.

— Ну и как дела? — спрашивает он, хотя уже видит, что все обошлось благополучно. При этом он внимательно разглядывает пуговицы, прочные ли у них ушки. Эти милые детки самого черта надуть могут: приделают вместо сломанного ушка какое-нибудь звенышко, да еще и хвастаются: вот, мол, вам пуговица со всамделишным ушком.

— О, все хорошо! — радостно восклицает паренек, пытаясь изобразить благодарную улыбку, но это ему плохо удается. Разноцветные слезы, перед тем щедро орошавшие его лицо, теперь высохли, стянув кожу на щеках, так что вместо улыбки выходит кривая гримаса, но беда миновала, и сердце мальчугана исполнено радостного ликования.

— Хозяйка потрепала меня немного за уши, потом за волосы, да это все пустяки, хорошо, что за плетку не взялась…

И мальчишка с легкой душой бежит дальше.

Едва успевает он отойти на три шага от палатки, как у Петршичка уже очередной посетитель: стоит ли удивляться, что к вечеру у него голова идет кругом. От Старых ворот поспешает сюда девица гренадерского обличья, кухарка скорняка, известного богача, живущего в доме «У черной белки»{41}. Она не только вся разгоряченная, но явно еще чем-то сильно расстроена.