– Можно я поднимусь наверх? – он спрашивал меня об этом регулярно, потому я довольно быстро привык к просьбам. Он даже давал мне время на то, чтобы я закрыл все двери. Он очень понимающий, серьезно. – Я видел в гостиной патефон. Значит, где-то есть и пластинки. Я хочу их послушать.
И я просто не мог ему возразить. Сказал только дать мне время. Закрыл все двери, спрятал ключи. Пластинки лежали в куче вещей, которые я отправил в подвал во время перестановки. И некоторые из них сломались (я сразу же спрятал их – Сергей наверняка расстроился бы, если бы увидел, что я настолько небрежно с ними обошелся). Те, которые уцелели, я забрал и отнес в зал к проигрывателю. Настраивать я его не умел, но примерно представлял как (в одном фильме говорилось, что иглу главное аккуратно ставить, потому что если поцарапаешь пластинку – ее проще выкинуть).
Я уже не заклеивал ему рот. Только связывал руки за спиной. Просто для профилактики, так сказать, потому что наверху все равно ему их развязывал обратно. Сергей ведь не дурак и знал, что не сможет сбежать. Или просто усыплял мою бдительность – не суть.
Он долго выбирал пластинки. Рассматривал крайне придирчиво обложки, сдувал пыль то с них, то с проигрывателя, протирал некоторые пластинки футболкой. Я ведь даже не посмотрел, что принес в зал. И даже не знал, было ли там хоть что-то, нравящееся ему.
– Они все твои? – он посмотрел на меня через плечо и отвернул голову. – Впрочем, не отвечай. Не твои, это ясно. Ты слишком большой болван и наверняка переломал бы их все давно.
Достал одну пластинку, сдул с нее пыль в сотый раз и поставил ее. И таким легким движением, как будто постоянно этим занимался (я напряг память и попытался вспомнить, был ли у него дома проигрыватель тоже – вспомнить не смог). Он опустил иглу и еще несколько секунд просто стоял рядом, наклонившись, и слушал, как пластинка шипела, пока, наконец, не пошла музыка. Я никогда не слушал музыку на пластинках. Только в кино такое видел. Взглянул на обложку, лежащую на полу. Женщина в белом платье с широким синим узором, с объемной старомодной прической, лежала, опираясь руками о подушки, и растерянно смотрела куда-то в сторону, улыбаясь так, словно только что рассказывала какую-то забавную историю, но вспомнила нечто печальное, связанное с ней. И сверху бледно-розовые буквы – Пэтси Клайн. Я никогда раньше о ней слышал. Музыкой ведь, собственно говоря, я особо никогда и не интересовался, особенно настолько старой. Но, казалось, Сергей ей наслаждался. Он раскачивался, чуть согнув колени, с закрытыми глазами и тихо мычал в такт песне: «You made me love you, I didn’t want to do it, I didn’t want to do it». В своих более смелых фантазиях, когда я допускал возможность того, что Сергей поймет, что я чувствую, и поймет, для чего я все это делаю, я представлял, как он танцевал по дому. Отчего-то я не сомневался, что он умел танцевать очень хорошо. Не как все эти люди в тех гадюшниках под громкую музыку, от которой начинала болеть голова, а неторопливо и плавно, как в старом кино. Раскачиваясь, покачивая бедрами, закинув руки партнеру на плечи, глядя ему в глаза. И одними губами повторяя слова песни: «Give me, give me, give me what I cry for».
Я лишь надеялся, что и Сергей мечтал о подобном. Хотя бы фантазировал. Иногда. Просто допускал мысль, что такое возможно.
Когда я обнял его со спины, он не сопротивлялся. Напрягся немного, это чувствовалось. Но когда понял, что я не собираюсь делать с ним ничего против его воли, расслабился снова. Я уткнулся лицом в его плечо и слушал, как он шепотом повторял слова песни, мыча в проигрышах. Голос у Сергея не очень сильный, но мне все равно очень нравилось. «You made me happy sometimes, sometimes you made me glad». Я сжимал его со спины, держа руки на его животе, и чувствовал, что моя смелая фантазия совсем немного, но становилась реальностью. Когда он отвел руку назад и сжал мои волосы, я почти почувствовал умиротворение, как в тех старых фильмах, да. А он повернул голову, шепотом все продолжая повторять строчки зацикленной пластинки. Не знаю, о чем пел Сергей, но это было красиво. На слух тяжело разбирать. «But there were times, dear, you made me feel so bad». В какой-то момент он даже развернулся, беря меня за запястья, продолжая раскачиваться под песню (глаза все так же закрыты – я старался не думать о том, что он избегал зрительного контакта со мной). И все повторял, повторял и повторял слова, которые мне было тяжело разобрать и которые были для меня единым потрескиванием, тихо мыча, склонив голову немного вбок. «I want some lovin’, that’s true». И я не удержался. Подошел к нему ближе и поцеловал. Обычный импульсивный порыв. И этот порыв разрушил всю мою фантазию наяву за секунду.