Дом, в котором…

– К вам сегодня не заходили посторонние?

Птицы радостно кивают и ухмыляются.

– Где?

– Что – где? – сочувственно спрашивает Дракон, распластанный на полу в позе раздавленной лягушки.

– Где посторонние, которые заходили?

– Да вот же, – Ангел тычет в Ральфа отрощенным ногтем. – Вот вы. Вы и есть посторонний.

Птицы заходятся в сладком ворковании.

– Кроме меня, – сдерживаясь, уточняет Ральф.

Птицы переглядываются.

– Кроме?

– Почему вы заперли дверь? Где Стервятник?

– Где папа? – спрашивает Ангел Дракона. – Он хочет знать.

– Мы создавали интим, – кокетливо объясняет сухоногий Бабочка. – Закрытый интим. Поэтому дверь…

Птицы веселятся, перемигиваясь и подталкивая друг друга локтями. Лампа с зеленым абажуром раскачивается на цепи, придавая их лицам землистый оттенок. Лошадиный череп скалится с внутренней стороны двери. Возможно, не мешало бы заглянуть в шкаф. Вдруг там лежит эта несчастная, с кляпом во рту, подготовленная к очередному пятничному жертвоприношению?

– Ладно, – Ральф поворачивается к двери. – Я искал новую воспитательницу. Если вы ее не видели…

– Это случайно не та дамочка, что прочесала в четвертую? – уточняет Дракон. – Я еще подумал, чего она там потеряла? Такая вся из себя наружная.

Не дослушав, Ральф выскакивает за дверь, игнорируя Птичий хор, умоляющий его погостить до прихода «папы». Подслушивавшие Птицелоги, сбитые дверью, отлетают, потирая ушибленные носы. В несколько прыжков Ральф добегает до четвертой, врывается в спальню, и она действительно там. Чуть менее симпатичная, чем на фотографии, потому что близка к обмороку.

Горбач, с Толстяком на руках, стоит вплотную к ней.

– Хочешь к тете, да? Красивая тетя? – шепчет Горбач, баюкая Толстого. – Ну что ты в ней нашел? Ну, подумаешь, желтые волосы…

Толстяк, совершенно не согласный с Горбачом, нежно обнюхивает желтые волосы, булькает, и веерочек его слюны разбрызгивается по бирюзовой куртке воспитательницы.

Женщина не падает в обморок (хотя Лэри с готовностью подставляет руки), она просто не успевает (только не на этого, щерящего желтые зубы). Она так и стоит, покачиваясь, пока Лэри с нетерпением ждет (вроде бы падала?), и вдруг оказывается одна посреди комнаты. Горбач с Толстяком на руках исчезает, Лэри отползает под кровать.

[Курильщик]

…Я вправду испугался, когда он вбежал. Сразу вспомнился изолятор. Табаки, который загибал пальцы, «свалится – не свалится», рухнул в подушки и притворился спящим. Сфинкс, который так и не слез со спинки кровати, разглядывал дырку в джинсах. Он поднял голову, посмотрел вокруг и опять склонился к колену.

– Надо было ее вывести, – прошептал Лорд. – Надо было ее сразу вывести…

Про Горбача с Лэри я даже не понял, куда они подевались. Больше всего это было похоже на вестерн. Когда герой врывается в притон с огромным кольтом и все падают замертво, а белокурая красавица спасена.

Р Первый подошел к ней и протянул платок. Платок она не взяла, но вроде бы очнулась. Я это понял по ее спине, лица мне не было видно.

– Вас ждут у директора, – сказал ей Р Первый.

Блондинка тоже что-то сказала, но очень тихо.

– Что здесь произошло? – спросил Р Первый, поворачиваясь в нашу сторону.

– Это вас надо бы спросить, – сказал Сфинкс, и схлопотал затрещину.

Табаки сразу проснулся.

– Ну, это уже полный беспредел! Это уже гнусность! – заорал он, бултыхаясь в подушках. – Приходят, запрыгивают на чужие кровати! Скачут и орут! Разбивают Толстякские сердца! А потом нас же еще и бить?

Р Первый развернулся к Табаки и посмотрел на него по-птичьи, одним глазом.

– Эй! – крикнул Лорд. – Его не трогайте!

Блондинка в запотевших очках все это время отрешенно смотрела на Ральфа. По-моему, он казался ей еще одним фрагментом того фильма ужасов, в который она угодила. Потом, медленно, очень прямая, она направилась к двери. На этот раз ей никто не помешал, и она вышла. Ее уход отметили только я и Толстый. Толстяк, спрятанный Горбачом на подоконнике, вдруг начал выть. Он выл, скуля, покачиваясь и дергая занавеску, оплакивал уход белокурой дамы в очках, только так это можно было понять, и мы поняли – все, кроме Ральфа.

– Это что еще такое? – спросил Р Первый с ужасом.

– Он влюбился, – грустно сказал непонятно откуда возникший Македонский, снимая Толстого с подоконника.

Как огромная полосатая улитка, оставляя за собой блестящий слюдяной след, Толстяк, не переставая страдать, пополз к двери. Его плач был невыносимо тосклив. Это вообще был мерзейший звук из всех, какие мне доводилось слышать.

Ральфу, наверное, тоже.

– Нет, это невозможно! – сказал он и, обогнав ползущего Толстого, выбежал из спальни.

– Возможно все! – крикнул ему вслед обиженный за Толстого Табаки. Горбач поспешно включил музыку, заглушая его.

– Пронесло, – выдохнул Лорд. – Спасибо Толстому.

Сфинкс подошел к Толстяку и опустился перед ним на корточки.

– Спасибо тебе, Толстый, – сказал он серьезно. – Ты спас наши лица. Слышишь?

Обрадованный, что на него обратили внимание, Толстяк начал жаловаться уже конкретно Сфинксу.

– Зачем было нарываться, Табаки? – спросил Лорд.