Дом, в котором пекут круассаны (СИ)

— Ты же помнишь, Адалин, — ничуть не ласковый голос касается её ушей. — Ничего не должно отвлекать, мешать или перетягивать твоё внимание. Ты должна думать только том, какую империю наследуешь. Никто и ничто не должно мешать тебе, вмешиваться в твою жизнь или колебать твою решимость. Музыка… мешает тебе, — отец отстраняется от дверного косяка, и Адалин неосознанно дёргается, пусть отец никогда и не поднимал на неё руки . — Я разрешил тебе учиться играть на фортепиано под уговоры моей матери и брата. Я закрывал глаза на то, что ты пела свои песенки, пока ты не стала… ставить это превыше всего. У нас есть лицо, Адалин. Лицо, которого мы должны придерживаться, и я не желаю, чтобы ты забывала об этом, исполняя свои песенки на обозрение всей школы. Ты моя наследница. А моей наследнице не пристало занимать свою голову чем-то помимо нашего бизнеса. Не пристало бегать по сцене, истощенно орать в микрофон, срывать голос. Моей наследнице не пристало заниматься таким… низким занятием. Я надеюсь, ты поняла меня, Адалин. И впредь этого не повторится.

Энтони сжимает челюсти так, что его скулы чётко проступают в полумраке кухонного света. Ада опускает взгляд на свои ноги, жмурится, пристыженная. Когда она пела или играла, груз ответственности не сдавливал её хрупкие плечи. Она не думала о строгости взгляда отца, не думала о том, что ей совершенно не нравится заниматься этим бизнесом. Признаться, Адалин терпеть не могла сидеть в этом стеклянном офисе, рассматривать проекты будущий зданий и слушать многочасовые доклады. Её тошнило только от одной мысли, что ей придётся провести так всю жизнь, уподобляясь собственному отцу.

— С этого дня, никакого вокала и занятий на фортепиано.

Всего одно предложение, а у Адалин уже закружилась голова и резко подурнело. Она распахивает глаза, поднимая голову на собирающегося уходить Энтони.

— Но отец! Я же… я не могу без всего этого!

Бутерброд остался лежать на столе, пока Адалин решительно выступила вперёд, своим голосом заставив Энтони тут же замереть. Он не стал кричать, лишь слегка повернув голову в сторону, чтобы скользнуть укоризненным взглядом по дочери.

— Я всё сказал. Возвращаться домой будешь только со своим водителем. Он проследит, чтобы ты не занималась чем-то подобным после школы. Я не допущу, чтобы моя дочь опустилась до уровня певичек, — его губы вдруг кривятся в явном отвращении . — С этого дня, я более пристально прослежу за тобой лично, Адалин. И позабочусь о том, чтобы твоё свободное время было занято чем-то… более полезным.

Адалин набрала в лёгкие воздух, но так и не сказала и слово. Покорно опустила голову, пока слёзы обожгли глаза. Пришлось сжать губы, чтобы не разрыдаться прямо тут — отец терпеть не мог истерик. И если бы она прямо сейчас подняла голову, то в темноте дверного проема увидела бы ещё одну светлую голову. Довольного донельзя Эдварда, который не мог сдержать жестокой улыбки.

Июнь, 2020 год.

Россия, Санкт-Петербург.

События никогда не оставляли Илью Стрелецкого. Мигая жёлтыми огнями, когда он притормаживает на поворотах. Прижимается сзади, цепко вцепившись в его толстовку. Без конца подсовывает грабли старых знакомых и лики прошлого. Илья давно заручился правилом жить здесь и сейчас. Ведь мир так прекрасен, и всё это, кажется, таится в самых простых мелочах. Адалин обнимает его, просто чтобы держаться, а он судорожно признаёт, что это самое тёплое, что случалось с ним за последнее время.