Дома стоят дольше, чем люди (сборник)

Петр Ефимович умер на восемьдесят восьмом году. Его похоронили на Новодевичьем кладбище.

Мира Григорьевна горевала глубоко и долго. Потом однажды произнесла: «Когда-нибудь это должно было случиться…»

Дом Высоцкого достался Мире. Дом Кирсанова, на второй половине участка, Фарида продала, а сама переехала на берег реки неподалеку от поселка. Построила там дом – свой от начала до конца.

Новый хозяин кирсановского дома – Эрик Бугулов. Я знаю только, что он осетин, занимает высокую номенклатурную должность.

Эрик – молодой, похож на голливудского актера типа Ричарда Гира, который красив в любом возрасте. У него жена по имени Зарема с большими глазами и оперным голосом. И три дочери.

Однажды я попала в дом к Эрику. Увидела то, чего не было раньше: окна были вделаны в крышу. Это называется «мансардные окна».

Зарема сказала:

– Здесь много деревьев. Темно. Свет можно брать только сверху.

Эрик угостил меня вином, сделанным из изюма. Оно было сладкое без добавления сахара. Я вдыхала божественный аромат, а надо мной в мансардных окнах плыли белые облака и качались верхушки берез.

Поселок «Советский писатель» перестал принадлежать только писателям. Он наполняется новыми хозяевами, молодыми и успешными. Идет новая генерация. Но ушедшие не будут забыты. Навсегда останутся стихи Твардовского, песни Высоцкого, книги Юрия Нагибина.

На правлении решили поставить стелу, и на ней золотыми буквами будут выбиты имена незабываемые.

Для стелы уже нашли место. Она будет стоять перед правлением на пересечении двух аллей: Центральной и Восточной.

Наш поселок станет заповедным. Его не тронет Новая Москва, сюда не придет городское строительство.

Навсегда, навсегда останется поселок «Советский писатель», где жили люди, определяющие эпоху. Земля под ногами до сих пор слышит их шаги. Их мысли до сих пор плавают в атмосфере.

Я прочитала свои записи. Проступила похожесть судеб. Каждой жизнью правят две силы: ЛЮБОВЬ и СМЕРТЬ.

Как говорит Евтушенко, «жить и жить бы на свете, но, наверно, нельзя».

Нельзя – значит нельзя. Создателю виднее. Нам не дано узнать, что там, за чертой. Но очень может быть, что смерть – это продолжение любви.

По кочану рассказ

Ольга Прошкина мечтала о любви, но как-то все не складывалось. Ее мама Тамара в девятнадцать лет уже родила, а Ольге минуло двадцать, и ничего стоящего в перспективе. Вернее, никого стоящего.

Имелось в наличии два кавалера. Одного бабушка называла «наглое говно», другого – «сын проститутки». И это соответствовало действительности.

Первый был отпрыском знаменитости и считал это своей личной козырной картой. Вел себя нагло, полагал, что ему позволено больше, чем всем остальным мелким сошкам.

Другой действительно был сыном проститутки. Его мамаша в недалеком прошлом дежурила возле гостиниц. Ее заметали менты и сажали в обезьянник вместе с другими ночными бабочками. Это был вид ее деятельности. Но, как сказано в детских стихах, «мамы всякие нужны, мамы всякие важны».

Был еще один претендент, извлеченный из интернета. Его звали Стасик. Стасик уже окончил университет, факультет журналистики, и уже работал в разных местах. Однако нигде не задерживался, отовсюду уходил.

Бабушка говорила, что его выгоняют.

Ольга подозревала, что ее бабушка права, как всегда, но было неприятно с ней соглашаться.

Ольге Стасик нравился. У него были горячие руки, горячие щеки, ароматное дыхание, возле него было тепло и устойчиво. Возле него Ольга чувствовала себя на своем месте. От него замечательно пахло чистотой. С ним было упоительно целоваться. Ольга буквально теряла сознание, – не в медицинском смысле, она не падала в обморок. Нет. Она попадала в какое-то другое измерение, где было другое сознание и другая реальность. Она парила в невесомости, как космонавт, и ее тянуло, закручивало в таинственную воронку. Хотелось немедленно сбросить с себя все лишнее, одежду например, и устремиться в эту круговерть. Но нет. Оля усилием воли заставляла себя вернуться в реальность, раскидать его руки по сторонам и вырваться из сладкого плена.

– Почему? – вопрошал Стасик.

– По кочану, – отвечала Ольга.

– Скажи нормально, – требовал Стасик.

Но как она скажет? Ей нужны слова, обещания, клятвы. Он должен заверять, что так будет всегда. Всегда, всегда, всю жизнь он будет любить ее, желать, хранить верность. Всех остальных женщин не существует в природе, только одна Ольга. «Ты одно мое желанье, ты мне радость и страданье». А так, как сейчас, – молча, мрачно, деловито, как будто зашел в общественный туалет, намерен помочиться и выйти…

Такого не будет. Она себя не на помойке нашла. Умница. Красавица. Через год заканчивает университет, будет в совершенстве знать три языка: английский, французский и китайский. Китайский – это тебе не кот начихал. Трудный язык, если ты не китаец.

Родители Ольги – художники-мультипликаторы, не пьянь и рвань какая-нибудь. Они трясутся над своей Олечкой, как над сокровищем. И Олечка тоже знает себе цену.

– Ну, чего? – хмуро добивается Стасик. – Чего тебе надо?

«Слова», – думала Ольга, но вслух говорила:

– Ничего.