Домашняя жизнь русских царей

Так было в официальном быту, за столом царским, где место имело в некотором смысле служебное значение; но ту же силу отчинных счетов замечаем и в частном быту, где место представляло только выражение почета, обхождения. Родовая честь, отчинное старшинство зорко и щекотливо преследовали всякое, даже малейшее нарушение созданного ею порядка и отношений, и место не по отчине служило величайшим оскорблением, позором и бесчестьем. Домострой называет безумным того домохозяина, государя дома, который, нанося гостям оскорбление невежественными, грубыми поступками, между прочим, и местом обесчестит: «Тот стол или пир бесам на утеху, а Богу на гнев, а людям на позор и на гнев и на вражду, а [о]бесчестным (обесчещенным) срам и на оскорбление». Так сильно было начало отчинного старшинства, которым управлялись общежитейские отношения, которым исполнена была мысль людей во всех столкновениях между собой. Могла ли развиться или даже существовать общественность при условиях жизни, которые в членах людского союза не допускали ни малейшего равенства человеческих прав, где вместо общества существовала только нумерация отчеств, где не было лиц, а были только цифры, номера отчеств, где сам по себе никто не имел значения и определялся только системой отчинного старшинства, хлопоча и заботясь не о личных правах, а о правах своего отчества, где, словом, никто не выходил еще из-под родительской опеки и, относительно других, всегда и везде мог состоять на правах недоросля, малолетного?

Старший, на пиру или в другом собрании, мог тотчас же сделаться младшим, как скоро являлся кто-нибудь еще старее. Вот почему жизненные практические правила того времени советовали «не садиться на место большее», а садиться на последнем месте, потому что, севши на большое место, и, когда явится кто честнее, необходимо было поседать ниже и принимать, таким образом, на свою голову сором – срам; а севши на последнем месте, всегда можно было, по предложению хозяина, занять высшее место, и тогда будет слава пред всеми сидящими. Вот почему и богатыри, герои нашей древности, садились большей частью по конец стола, да по конец скамьи, или на полатный брус, и затем, по подвигам, делались главными действующими лицами на пиру.

Вещи, конечно, малые: лавка и стул, а между тем и они, как и вообще всякая мелочь отжившего быта, могут дать свидетельство о старой жизни: над ними тоже носится смысл этой жизни. Известно, что стулья (древний стол, столец), кресла и т. п. не были в большом употреблении у наших предков. Меблировка избы с лавками делала их совершенно излишними и ненужными. Но естественно, что по той же самой причине стул, кресло могли получить почетное значение; они могли ставиться лицу, которое своей общественной высотой резко выделялось из толпы; они действительно и были исключительными седалищами для самых старейших лиц, именно для великого князя или, впоследствии, государя и для патриарха. Кресло в комнате представляло нечто отдельное, независимое, самостоятельное по отношению к лавкам, и потому в царском быту, на собраниях его почти всегда ставили или для самого государя, или только для патриарха. Лавка же, напротив, указывала на неразрывную связь мест, сомкнутость, зависимость друг от друга: сесть на лавке значило войти в тесные отношения с сидящим; занимая первое или последнее место, человек не выделялся из этого круга, а все-таки был первым или последним из сидящих, а не самостоятельным лицом, не состоящим в зависимости от того или другого счета. Как первый без последнего немыслим, так и последний немыслим без первого: их тесно связывают их же номера. Так тесно связаны были между собой и сидевшие на лавках старинные наши отчинники. Они в известных случаях были сомкнуты как род, даже внешним образом, при помощи лавки. Когда из этой сомкнутой среды стала выделяться самостоятельность лица, независимость его ни от каких счетов, то прежде всего следовало оставить лавку и пересесть на стул, т. е. решительно отделиться от упомянутой среды, потому что на лавке невозможно было выработать своей самостоятельности; на ней все еще царили понятия старшинства семейного, родового – как угодно, но все-таки родственного старшинства, почитавшего каждое лицо недорослем в отношении к восходящему порядку. В эпоху преобразования, когда была признана самостоятельность человеческой личности, лавка действительно была оставлена и русское общество пересело на стулья – подвижные, независимые друг от друга места.