По правде говоря, в смысле финансов мое положение сейчас довольно шаткое. У меня всего один клиент, да и тот не может себе позволить оплату моих услуг, и, что еще хуже, я на это согласен. Разумеется, я пропустил в школе права лекцию о том, как высасывать кровь из своих клиентов, и теперь все свидетельствует о том, что я парень с обложки глянцевого журнала со статьей об адвокате, потерпевшем полный финансовый крах. Но в то же время, думаю, я могу продать свое седло – у меня есть одно очень красивое, английское, оно лежит в кладовке под пиццерией. К чему мне оно, когда у меня даже лошади нет.
– Добавлю эту сумму к счету, – говорю я, но мы оба знаем, что, скорее всего, этого не случится.
Эмма на мгновение закрывает глаза:
– Я не знаю, что сказать.
– Тогда просто помолчите.
– Вам не нужно было ввязываться в эту историю.
– Вам повезло, что на сегодня у меня был запланирован только разбор ящика с носками, – шучу я, но Эмма не смеется.
– Простите, – говорит она. – Просто… у меня никого больше нет.
Очень медленно и осознанно, чтобы Эмма не испугалась и не отдернула руку, я сплетаю свои пальцы с ее пальцами и сжимаю их со словами:
– У вас есть я.
Если бы я был по-настоящему хорошим человеком, то не стал бы подслушивать разговор Эммы с ее бывшим мужем.
Потом последовала пауза.
– Джейкоб? – ответила Эмма. – Нет, он не летит со мной.
Мы решили, что я проведу ночь в доме Хантов как взрослый старше двадцати пяти лет и буду присматривать за Джейкобом, пока Эмма тащит Тэо назад через всю страну. Сперва, после ее отъезда, все складывается легко: мы можем поиграть в Wii, мы можем посмотреть телевизор. И слава богу, сегодня Коричневый Четверг, так что с едой никаких проблем: я могу приготовить Джейкобу бургер на ужин. И лишь по прошествии часа после ухода Эммы я вспоминаю о завтрашних слушаниях – тех самых, про которые так и не сказал ей и куда мне придется везти Джейкоба в одиночку.
– Джейкоб… – говорю я своему подопечному, увлеченному просмотром передачи о том, как изготавливают батончики «Милки вей». – Мне нужно поговорить с тобой секунду.
Он не отвечает. Даже не отрывает глаз от экрана, поэтому я встаю перед ним и выключаю телевизор.
– Я просто хочу немного поболтать. – Джейкоб молчит, а я продолжаю говорить: – Суд начнется через месяц, ты это знаешь.
– Через месяц и шесть дней.
– Верно. Так вот, я подумал… тебе может быть трудно проводить в зале суда целый день, и решил: нужно с этим что-то сделать.
– Ох, – вздыхает Джейкоб и качает головой. – Я не могу проводить в суде весь день. Мне нужно выполнять школьные задания. И я должен быть дома к половине пятого, чтобы смотреть «Борцов с преступностью».
– Кажется, ты не понимаешь. Это не ты определяешь. Ты являешься в суд в назначенное судьей время и идешь домой, когда он тебя отпускает.
Джейкоб обдумывает услышанное.
– Мне это не подходит.
– Вот почему мы с тобой завтра едем в суд.
– Но мамы нет.
– Я знаю, Джейкоб. Ее отъезд не был запланирован. Но главное, мы будем в суде из-за того, что ты сказал мне.
– Я?
– Да. Помнишь, что ты говорил, когда разрешил мне ссылаться в защите на невменяемость?
Джейкоб кивает:
– Что акт об американцах с инвалидностью запрещает дискриминацию со стороны штата или местных властей, включая суды, и что некоторые считают аутизм ограничивающим дееспособность, хотя сам я к таким людям не отношусь.
– Верно. Но если ты расцениваешь синдром Аспергера как порок развития, то, в соответствии с упомянутым актом, имеешь право на особые условия, которые облегчат для тебя судебный процесс. – Я позволяю себе слегка улыбнуться, будто выкладываю на стол козырную карту, которую долго держал про запас. – Завтра мы попытаемся обеспечить тебе эти особые условия.
Эмма