Домашние правила

Столько лет я отказывалась ссылаться на то, что у Джейкоба синдром Аспергера, а теперь только это может спасти его.

Вдруг я подскакиваю и бегу со всех ног, бегу так, будто от этого зависит моя жизнь.

Уже третий час ночи, и в пиццерии темно, табличка «ЗАКРЫТО» болтается на двери, но в крошечном окошке над ней горит свет. Я тяну дверь на себя и оказываюсь на узкой лестнице, ведущей в контору адвоката, поднимаюсь, стучу.

Оливер открывает, он одет в спортивные брюки и футболку с выцветшей картинкой – мужик с покрытыми шерстью, как у медведя, руками. «Поддержи Вторую поправку», – написано на ней. Глаза у нашего адвоката красные, пальцы испачканы чернилами.

– Эмма, все в порядке?

– Нет, – отвечаю я, проталкиваясь мимо него.

На полу – коробки от еды навынос и зеленая пластиковая двухлитровая бутылка лимонада, валяется на боку. Тор спит, положив на нее морду.

– Нет, все не в порядке. – Я смотрю на Оливера, голос у меня дрожит. – Сейчас два часа ночи. Я в пижаме. Я прибежала сюда…

– Прибежала?

– И моего сына посадят в тюрьму. Так что нет, Оливер, все не в порядке.

– Джейкоба оправдают…

– Оливер, скажите мне правду.

Он убирает с дивана стопку бумаг и тяжело садится на него.

– Вы знаете, почему я не сплю в два часа ночи? Я пытаюсь написать свое вступительное слово. Хотите послушать, что у меня пока вышло? – Он поднимает лист, который держит в руке. – Дамы и господа, Джейкоб Хант… – Он замолкает.

– Что?

– Я не знаю, – говорит Оливер, сминает лист в комок и в этот момент, не сомневаюсь, думает, как и я, о нервном срыве Джейкоба. – Я, к хренам собачьим, не знаю! Джейкобу Ханту достался адвокат, которому лучше было оставаться кузнецом, вот что. Мне не нужно было отвечать вам «да». Не нужно было ехать в полицейский участок. Лучше бы я назвал вам имя другого адвоката, который может работать по уголовным делам даже во сне, а не притворяться, что новичок вроде меня имеет хоть какие-то шансы выиграть этот процесс.

– Если вы пытаетесь успокоить меня, вам это плохо удается.

– Говорю же, у меня ничего не выходит.

– Ну, по крайней мере, теперь вы не лжете. – Я сажусь рядом с ним на диван.

– Хотите правду? – говорит Оливер. – Я понятия не имею, купятся ли присяжные на мою защиту. Мне страшно. Я боюсь проиграть дело, боюсь, что судья со смехом выгонит меня из зала суда как полного мошенника.

– Мне тоже все время страшно, – признаюсь я. – Меня считают матерью, которая никогда не сдается. Думаю, я раз сто оттаскивала Джейкоба от края пропасти. Но иногда по утрам мне хочется накрыться одеялом с головой и не вылезать из постели.

– Обычно по утрам мне хочется того же, – говорит Оливер, и я сглатываю улыбку.

Мы откидываемся на спинку дивана. Синеватый свет уличных фонарей превращает нас обоих в призраков. Нас больше нет в этом мире, мы зависли над его краем.

– Хотите услышать кое-что действительно печальное? – шепчу я. – Вы мой лучший друг.

– Вы правы. Это действительно печально. – Оливер улыбается.

– Я не то имела в виду.

– Мы все еще играем в «чистосердечное признание»? – спрашивает он.

– Разве мы этим занимаемся?

Оливер трет между пальцами прядь моих волос и говорит:

– Я думаю, вы прекрасны. Внутри и снаружи. – Потом наклоняется вперед совсем чуть-чуть, закрыв глаза, вдыхает запах и отпускает мои волосы.

Они падают мне на щеку. Я ощущаю это всем нутром, будто меня ударили шокером.

Не отшатываюсь.

Не хочу.

– Я… не знаю, что сказать, – произношу я запинаясь.

Глаза Оливера загораются.

– «Из всех забегаловок во всех городах мира она вошла в мою»[34], – цитирует он и тянется ко мне медленно, давая понять, что сейчас будет, и целует меня.

Мне нужно быть с Джейкобом, по решению суда. Я уже нарушаю правила. Так какая разница – одним больше, одним меньше.

Оливер нежно прикусывает зубами мою губу – на вкус он сладкий как сахар – и мурлычет мне в ухо:

– Желейные бобы. Мой самый большой грех. После этого.

Я закапываюсь пальцами в его волосы – густые, золотистые, непокорные.

– Оливер… – выдыхаю я, и он запускает руку мне под майку. Его пальцы ложатся на мои ребра. – Я вполне уверена, что тебе нельзя спать со своими клиентками.

– Ты не моя клиентка, а к Джейкобу меня влечет гораздо меньше, – отвечает он и стягивает с меня кардиган.

Кожа у меня горит. Не помню, когда в последний раз кто-нибудь обращался со мной так, будто я бесценный музейный экспонат, который ему разрешили потрогать.

Мы кое-как опускаемся на диван. Голова моя откидывается в сторону вместе с лучшими намерениями, когда губы Оливера смыкаются на моем соске. И вдруг я утыкаюсь взглядом в глаза Тора.

– Собака…

Оливер поднимает голову и восклицает:

– Исусе! – встает, подхватывает Тора под мышку, как футбольный мяч. – Тебе не повезло, приятель. – Открывает кладовку, кидает на лежащую там подушку горсть собачьего корма в виде косточек, сажает на нее Тора и закрывает дверь.