Домашний быт русских царей в Xvi и Xvii столетиях. Книга первая

Предварительно должно заметить, что все дела о нарушении чести государева дворца непригожими словами и дерзкими поступками разбирались домашним судом государя, т. е. царским постельничим или стряпчим с ключом, который делал обыск, или сыск, допрашивал свидетелей происшествия, потом из допросов составлял записку, приводил указ или статью из Уложения и докладывал государю. Решение с изложением дела сказывалось обвиненному при всех, по известной форме.

В Троицын день 1642 г. (мая 29-го) побранились на Постельном крыльце стольники Григорий Облязов с Борисом Плещеевым за своего крепостного человека, которого они один у другого оттягивали. Облязов при этом наговорил Плещееву разных оскорблений, обесчестив даже и его сестер-девок. Тогда мать Плещеева, вдова, со всеми детьми подала государю челобитную, по которой и назначен был сыск; но доклад почему-то отлагался. Между тем вдова не уставала подавать челобитные и в течение одного месяца подала их шесть, в которых называла Облязова оглашенником и просила смиловаться, защитить ее.

«Царю государю и вел. кн. Михаилу Федоровичу всея Русии бьет челом раба твоя бедная и безпомощная Васильева женишка Наумовича Плещеева, горькая вдова, Аньница с детишками своими с сынишком своим с Бориском да с Олешкою да с Гришкою да с Федькою да с Ондрюшкою: в нынешнем, государь, во сто пятьдесятом году била челом я раба твоя с детишками своими, тебе, праведному государю, на ведомого вора и озарника, на Григорья Дмитреева сына Облязова, что он Григорей у тебя государя на Постельном Крыльце у переградных дверей позорил дочеришек моих трех девок небылишными позорными словами, будто, государь, тот человек Наумка, которого, государь, он Григорей оттягивает у сынишка моего Бориска своим воровством, подпискою, — учил дочеришек моих трех девок грамоте и писать, и к тому, государь, слову он Григорей говорил тут же на Постельном Крыльце у переградных дверей скверные слова, применяя к тому холопу дочеришек моих. И ты, государь, пожаловал меня рабу свою бедную вдову и детишек моих, велел про то сыскать стряпчему Ивану Михаиловичу Аничкову, и Иван Михаилович по твоему государеву указу про то сыскивал, твоих государевых бояр и стольников и стряпчих и дворян и жильцов допрашивал. Милосердый государь царь и вел. кн. Михаиле Федорович всеа Русии! пожалуй меня рабу свою бедную вдову и детишек моих, не дай, государь, от того Григорья ведомаго вора и озорьника дочеришкам моим во веки опозореным быть; вели, государь, по тому сыску доложить себя, государя, и свой праведной государев указ учинить по своему милостивому царскому разсмотренью, как тебе, государю, о нас бедных Бог известит, Царь государь смилуйся пожалуй!

И Ивану Михайловичу Оничкому бояре и стольники и стряпчие и дворяне московские и жильцы в сыску, по государеву крестному целованью, сказали:

Бояре Василей Петрович Шереметев, Михайло Михайлович Салтыков; стольники: князь Дмитрей Лвов, Афанасий Бабарыкин, князь Григорей Козловской, Федор Колтовской, Александре Левонтьев, Микита Давыдов, Кирило Милюков, жилец Иван Одадуров, сказали: в нынешнем во 150-м году в Троицын день на Постельном крыльце, как государь прошел от Благовещения Пречистыя Богородицы, от обедни, за переграду, и в то время у переградных дверей Григорей Облязов с Борисом Плещеевым про человека своего бранились, а говорил Григорей Облязов Борису Плещееву: потому де тебе тот человек надобен, что он учил тебя и сестр твоих грамоте, и писать, а меня де как учили грамоте, и меня де воровало человек с три-пятнадцать. (А как де меня учили грамоте и меня де воровало человек с 15, которые учили… А меня де, как учили грамоте и меня де те все воровали.) Боярин Михаиле Михайлович Салтыков да князь Димитрей Лвов сказали про тоеж речь, что с пятнадцать. Да Боярин же Василей Петровичь сверх того в речах своих прибавил: говорил де Григорей Облязов Борису: и взять де тебе того человека да посадить в воду; а Кирило Милюков в речах своих прибавил: говорил де Григорей Борису: и мать де ваша того человека любила, о котором ты со мною тяжешся; а Яков Милюков сказал: Григорей Облязов с Борисом Плещеевым шумели, а что они говорили, того он не слыхал, потому что стоял далече, а слышал де он Яков от брата своего Кирила тое речь, что брат его сказывал.