Домби и сын

— Точно такъ, моя высокорожденная двица.

— О капитанъ Куттль! — воскликнула Флоренса, всплеснувъ руками, — спасите меня! Укройте меня здсь, и пусть никто не знаеть, гд я. Посл, когда смогу, я скажу вамъ, что случилось. Мн не къ кому больше идти. О, не отсылайте меня, капитанъ Куттль!

— Отсылать васъ, высокорожденная двица! — забасилъ капитанъ, — васъ, радость моего сердца! Нтъ, дядя Куттль, посторонись маленько! Мы поставимъ брамъ-стеньги и запремъ дверь двойнымъ ключемъ.

Съ этими словами капитанъ, расиоряжаясь одновременно и рукой, и крюкомъ, выдвинулъ изъ-за угла огромный ставень, прикрылъ имъ дверь и заперъ ее наикрпчайшимъ образомъ.

Воротившись посл этой экспедиціи къ Флоренс, онъ взялъ ея руку и поцловалъ сь необыкновенною нжностью. Безпомощное положеніе двушки, ея обращеніе къ нему, и доврчивость, выраженная съ такою дтскою простотою, неописуемая печаль на ея лиц, душевная мука, которую она, очевидно, терпла и терпитъ, знакомство съ ея прошлой исторіей и теперешній ея видъ, унылый, безнадежный, безотрадный, — все это такъ подйствовало на добраго капитана, что онъ, казалось, готовъ былъ растаять отъ состраданія и нжности.

— Высокорожденная барышня-двица, — сказалъ капитанъ Куттль, полируя ногтемъ свою переносицу до тхъ поръ, пока она не засіяла на подобіе красной вычищенной мди, — не извольте говорить ни одного слова Эдуарду Куттлю до тхъ поръ, пока не станетъ гладкимъ и ровнымъ путь вашей жизни; a это придетъ не сегодня и не завтра. Что же касается до того, чтобы васъ выдать, или донести, гд вы поселились, то — забвенна буди десница моя, и блажени есте, егда рекутъ всякъ золъ глаголъ, глаголъ, глаголъ, — пріищите этотъ текстъ въ вашемъ катехизис и положите закладку.

Все это капитанъ выговорилъ, не переводя духу и съ большою торжественностью. Приводя текстъ, онъ снялъ съ головы свою лощеную шляпу и устремилъ набожный взоръ въ потолочное окно.

Флоренс оставалось только поблагодарить своего друга и еще разъ показать ему свою доврчивость. Она такъ и сдлала. Прильнувъ къ этому грубому творенію, сдлавшемуся теперь единственнымъ убжищемъ для ея страждущаго сердца, она положила свою голову на его честное лицо, обвилась руками вокругъ его шеи и, наконецъ, въ избытк благодарности, хотла стать передъ нимъ на колни, но тотъ, угадавъ это намреніе, поддержалъ ее съ вжливостью истиннаго рьщаря.

— Крпче, ребята, крпче! — забасилъ капитанъ. — , Вы слишкомъ слабы, высокорожденная барышня-двица, чтобы стоять на ногахь, позвольте, я опять положу васъ здсь. Вотъ такъ, вотъ такъ!

Искусный живописецъ дорого бы далъ, чтобы посмотрть, какимъ образомъ капитанъ укладывалъ ее на диванъ и прикрывалъ своимъ камзоломъ.

— Теперь вамъ надобно позавтракать, высокорожденная барышня-двица, a заодно покушаетъ и ваша собака. Потомъ вы пойдете наверхъ въ Соломонову комнату и уснете тамъ.

Говоря о Діоген, капитанъ гладилъ его по спин, и врный песь принималъ эти ласки съ граціознымъ вниманіемъ. Во время обморока своей хозяйки, онъ, очевидно, колебался между двумя намреніями: помрять ли съ капитаномъ свои силы, или безь дальнйшихь околичностей предложить ему свою дружбу, и это столкновеніе противоположныхъ чувствъ выражалось разнохарактернымъ маханіемъ хвоста, явственнымъ обнаруженіемъ клыковъ и такимъ ворчаніемъ, которое, по его усмотрнію должно было означать гнвъ или милость. Но теперь вс его сомннія исчезли. Было ясно, что онъ считаль капитана любезнйшимъ изъ друзей и такимъ человкомъ, который своимъ знакомствомъ сдлаетъ честь любой собак, проникнутой сознаніемъ собственныхъ достоинствъ.

Признавъ очевидность такихъ заключеній, Діогенъ усердно началъ помогать капитану, когда тотъ готовилъ завтракъ, и вообще принималъ живйшее участіе въ его хозяйств. Впрочемъ, напрасно добрый капитанъ заботился объ угощеніи: Флоренса не кушала чаю и не дотронулась до жирныхъ буттербротовъ: грусть и слезы заглушили ея аппетитъ.

— Ну, длать нечего! — сказалъ сострадательный капитанъ. — Вамъ надо отдохнуть, моя радость, и чмъ скорй, тмъ лучше. A ты, любезный, — продолжалъ онъ, обращаясь къ Діогену, — кушай теперь свою порцію и отиравляйся служить своей госпож.

Но хотя Діогенъ давно острилъ зубы на лакомое блюдо, которое, казалось, заране пожиралъ глазами, однако теперь, когда жирный супъ стоялъ передъ его мордой, онъ, вмсто того, чтобы броситься на него съ жадностью, вдругъ насторожилъ уши, подскочилъ къ дверямъ магазина, залаялъ и, приставивъ морду къ едва замтной щели, принялся теребить доску съ неистовствомъ зврскаго отчаянія.

— Неужели тамъ кто-нибудь есть? — спросила встревоженная Флоренса.

— Никого нтъ, моя радость, — отвчалъ капитанъ. — Кому тамъ быть? Не бойтесь ничего, ненаглядное мое сокровище. Это кто-нибудь прошелъ мимо магазина.