Домби и сын

— Прощайте, — сказалъ капитанъ, — прощайте, любезный другь. Я вообще держу языкъ на привязи и о пустякахъ толковать не люблю; a побесѣдовать о дѣлѣ съ умнымъ и образованнымъ человѣкомъ, — это ужъ мое дѣло. Извините, пожалуйста, если я такъ нечаянно оторвалъ васъ отъ вашихъ занятій.

— Ничего, ничего, — проговорилъ приказчикъ.

— Покорно благодарю. Каюта y меня невелика, — сказалъ капитанъ, возвращаясь назадъ, — но довольно уютна и чиста. Если какъ-нибудь завернете на Корабельную площадь, припомните домъ м-съ Макъ Стингеръ, небольшой, двухэтажный, номеръ девятый — не забудете? — толкнитесь въ двери и ступайте себе съ Богомъ наверхъ, ни на что не обращая вниманія. Мнѣ всегда пріятно будетъ васъ видѣть. Прощайте.

Послѣ этого гостепріимнаго приглашенія, капитанъ вышелъ изъ дверей, оставивъ м-ра Каркера въ его прежнемъ положеніи y камина. Было какоето отчаянно кошачье или тигровое выраженіе во всѣхъ его пріемахъ и обращеніи. Его проницательный и лукавый взглядъ, фальшивый, вѣчно осклабляющійся ротъ, безукоризненно чистый и накрахмаленный галстухъ и самыя бакенбарды, даже тихое движеніе его руки по бѣлой рубашкѣ и краснымъ жирнымъ щекамъ: все это выражало ужасно дикую и вмѣстѣ самую хитрую свирѣпость.

Невинный капитанъ Куттль вышелъ изъ его кабинета въ такомъ блаженномъ состояніи самопрославленія, которое сообщило обновленный и свѣжій видъ его широкому синему платью. "Держись крѣпче, Недъ, — сказалъ онъ самому себѣ. — Ты сегодня устроилъ судьбу молодыхъ людей! Да, ни больше, ни меньше. Чудесно устроилъ!"

Пропитанный съ головы до ногъ самымъ поэтическимъ вдохновеніемъ при мысли о великолѣпныхъ послѣдствіяхъ этого свиданія, капитанъ, очутившись въ передней, не могь не подшутить немножко надъ мромъ Перчемъ.

— Что, любезный, — сказалъ онъ ему, — губернаторы ваши всегда заняты? a? y нихъ ни минуты нѣтъ свободной? a?

Ho чтобы не слишкомъ огорчить добродушнаго малаго, который, вѣроятно, говорилъ, что приказано, капитанъ шепнулъ ему на ухо, что если онъ желаетъ малую толику хлебнуть тепленькой водицы съ ямайскимъ ромкомъ, такъ чтобы немедленно слѣдовалъ за нимъ. Маршъ, маршъ!

Но прежде, чѣмъ выйти изъ дверей, капитанъ, къ немалому изумленію писарей, началъ, съ таинственнымъ видомъ, обозрѣвать конторское заведеніе, какъ частицу будущихъ огромныхъ владѣній своего молодого друга. Кассовая комната обратила на себя его особенное вниманіе; но чтобы не показаться въ нѣкоторомъ родѣ любопытнымъ, онъ ограничился простымъ одобреніемъ и, деликатно раскланявшись съ писарями съ видомъ учтивости и вмѣстѣ съ тѣмъ покровительства, поспѣшно вышелъ изъ дверей. На улицѣ немедленно догналъ его м-ръ Перчъ, и они отправились въ ближайшую таверну, чтобы на скорую руку выпить и закусить. М-ръ Перчъ, какъ человѣкъ подначальный, не могь долго медлить.

— Выпьемъ-ка, — сказалъ капитанъ, — за здоровье Вальра.

— За чье?

— За здоровье Вальра, — повторилъ капитанъ громовымъ голосомъ.

М-ръ Перчъ не спрашивалъ больше; но, обращаясь къ впечатлѣніямъ дѣтства, онъ припомнилъ, что былъ когда-то стихотворецъ [11], носившій это имя, и потому очень удивился, что капитанъ задумалъ предложить въ Сити тостъ за здоровье стихотворца, который давнымъ-давно отправился на тотъ свѣтъ. Это въ нѣкоторомъ смыслѣ показалось даже обиднымъ м-ру Перчу. Еще бы предложили ему соорудить иамятникъ Шекспиру на публичной площади! На что это похоже? Словомъ, нехорошо, очень нехорошо. Онъ ужъ лучше ничего не скажетъ объ этой исторіи своей женѣ. М-съ Перчъ въ такомъ положеніи, что пугать ее ничѣмъ не должно, a то долго ли до грѣха? На грѣхъ вѣдь мастера нѣтъ, и дураку законъ не писанъ.

Во весь этотъ день капитанъ, блаженный своими подвигами, предпринятыми на пользу молодыхъ людей, представлялся таинственнымъ и непроницаемымъ даже для своихъ закадычныхъ друзей. Онъ помииутно мигалъ, улыбался и дѣлалъ самые многозначительные жесты. Если бы Вальтеръ попытался его допросить, нѣтъ сомнѣнія, добродѣтельный мужъ не выдержалъ бы никакимъ образомъ и обличилъ бы себя еще до вечера; но Вальтеръ не допрашивалъ въ той увѣренности, что это самодовольствіе происходило отъ ихъ общаго успѣха въ невинномъ обманѣ старика Соломона. Какъ бы то ни было, онъ не открылъ своей тайны и унесъ ее съ собою на Корабельную площадь. Возвращаясь домой поздно вечеромъ, онъ надѣлъ лощеную шляпу набекрень, и въ глазахъ его заискрилось такое лучезарное выраженіе, что м-съ Макъ Стингеръ — настоящая римская матрона, достойная быть первой воспитательницей въ классическомъ пенсіонѣ д-ра Блимбера — укрѣпилась, при первомъ взглядѣ на него, за уличными дверями и пребыла въ этой засадѣ до тѣхъ поръ, пока ея жилецъ не убрался въ свою комнату.

Глава XVIII Отецъ и дочь