Домби и сын

Въ домѣ м-ра Домби глубокая тишина. Слуги на цыпочкахъ ходятъ взадъ и впередъ безъ малѣйшаго шуму. Бесѣда ихъ производится почти шепотомъ, и они уже нѣсколько часовъ засѣдаютъ за трапезой, изобильно насыщаясь яствами и питіями. М-съ Виккемъ, устремивъ заплаканныя очи къ небесамъ, разсказывала съ глубокими воздыханіями печальные анекдоты. Она повѣствуетъ, какъ, еще проживая y м-съ Пипчинъ, она всегда предсказывала эту бѣду неминучую, что, однако, не мѣшало ей поминутно вкушать столовое пиво. Вообще м-съ Виккемъ груститъ и тоскуетъ, но пріятно занимаетъ компанію. Кухарка обрѣтается въ такомъ же расположеніи духа. Она собирается поджарить что-то къ ужину на сковородѣ, и находится подъ сильнымъ вліяніемъ горестныхъ чувствъ и горькихъ луковицъ. Таулисонъ начинаетъ думать, что надъ домомъ тяготѣетъ судьба, и желаетъ знать, есть ли и былъ ли хоть одинъ угольный домъ, гдѣ бы обходилось безъ такихъ бѣдъ. Всѣмъ намъ думается, что ужъ это случилось давно, давно, хотя еще ребенокъ лежитъ, спокойный и прекрасный, на своей маленькой постели.

Послѣ сумерекъ приходятъ посѣтители, бывшіе тутъ прежде. Тихо и торжественно выступаютъ они въ своихъ башмакахъ, окутанныхъ фланелью. За ними несутъ одръ вѣчнаго покоя, страшный одръ для младенца, убаюканнаго сномъ непробуднымъ. Во все это время никто не видитъ осиротѣлаго отца, даже его камердинеръ. Онъ садится въ отдаленномъ углу, если кто входитъ въ его темную комнату, и ходитъ мѣрными шагами взадъ и впередъ, какъ скоро остается одинъ. Но поутру поговариваютъ, будто слышали, какъ онъ въ глубокую полночь поднялся наверхъ и оставался тамъ — въ комнатѣ сына — вплоть до солнечнаго восхода.

Въ конторскихъ заведеніяхъ въ Сити шлифованныя стекла оконъ плотно затворены ставнями, и между тѣмъ какъ дневной свѣтъ, пробивающійся черезъ щели, на половину затмеваетъ лампы, зажженныя на конторкахъ, самый день вполовину затмевается этими же лампами, и всеобщій мракъ преобладаетъ. Обычная дѣятельность пріостановилась. Писаря теряютъ охоту къ работѣ, назначаютъ дружелюбныя свиданія въ трактирахъ, кушаютъ котлеты и гуляютъ по берегу Темзы. Перчъ, разсыльный, медленно и вяло исполняетъ порученія, заходитъ съ пріятелями въ знакомыя харчевни и поговариваетъ съ нѣкоторымъ одушевленіемъ о суетѣ міра сего. По вечерамъ онъ раньше обыкновеннаго возвращается домой и угощаетъ м-съ Перчъ телячьими котлетами и шотландскимъ пивомъ. М-ръ Каркеръ, главный приказчикъ, не угощаетъ никого, и его никто не угощаетъ. Онъ сидитъ одиноко въ своей комнатѣ и цѣлый день скалитъ зубы.

Вотъ цѣлая коллекція розовыхъ дѣтей выглядываетъ изъ оконъ напротивъ дома м-ра Домби. Они любуются на черныхъ коней съ перьями на головахъ, которые стоятъ y воротъ Домби. Тронулись кони и повезли черную карету, a за каретой двинулся длинный рядъ джентльменовъ съ шарфами и высокими жезлами. За ними огромная толпа народу.

И вотъ изъ-за гурьбы слугъ и рыдающихъ женщинъ въ траурныхъ платьяхъ, выступаетъ, наконецъ, самъ м-ръ Домби, по направленію къ другой каретѣ, которая его ожидаетъ. "Печаль и тоска не сокрушили его сердца", — думаютъ наблюдатели. Походка его тверда; осанка величественна, какъ и прежде. Онъ не закрываетъ лица платкомъ и гордо смотритъ впередъ. Немного поблѣднѣлъ онъ, но суровое лицо его сохраняетъ неизмѣнно одинаковое выраженіе. Онъ садится въ карету, и за нимъ слѣдуютъ три другихъ джентльмена. Тихо потянулась вдоль улицы похоронная процессія.

Наконецъ, медленный поѣздъ двигается въ церковную ограду при тоскливомъ гудѣніи колоколовъ. Здѣсь, въ этой самой церкви, бѣдный мальчикъ получилъ все, что собирается оставить на землѣ, — имя. Здѣсь же, подлѣ истлѣвшихъ останковъ матери, положатъ все, что умерло въ немъ. И благо имъ! Прахъ ихъ лежитъ тамъ, гдѣ Флоренса въ своихъ одинокихъ — о да, одинокихъ! — прогулкахъ будетъ навѣщать ихъ могилы.

Панихида кончилась, и пасторъ удалился. М-ръ Домби озирается вокругъ и спрашиваетъ тихимъ голосомъ:

— Здѣсь ли человѣкъ, которому приказано дожидаться распоряженій относительно памятника?

Кто то выступаетъ впередъ и отвѣчаетъ: "Здѣсь".

М-ръ Домби объясняетъ, гдѣ стоять памятнику, и показываетъ, поводя рукою по стѣнѣ, фигуру и величину монумента. Потомъ, взявъ карандашъ, пишетъ надпись и, отдавая ее, говоритъ:

— Желаю, чтобы это исполнено было немедленно.

— Слушаю, сэръ, поспѣетъ скоро.

— Надѣюсь. Тутъ, какъ видите, обозначены только имя и лѣта.

Человѣкъ кланяется, смотритъ на бумагу, и какое-то недоразумѣніе возникаетъ въ его головѣ. Но м-ръ Домби, не замѣчая его колебанія, отворачивается и поспѣшно идегь къ паперти.

— Прошу извинить, сэръ, — сказалъ тотъ же человѣкъ, слегка дотрагиваясь сзади до его шинели, — но такъ какъ вы желаете, чтобы это было сдѣлано немедленно, a я могу тотчасъ же приняться за работу…

— Ну?

— То не угодно ли вамъ прочитать, что вы изволили написать? Здѣсь, кажется, ошибка.

— Гдѣ?

Ваятель подаетъ ему бумагу и указываетъ циркулемъ на слова: "любимое и единственное дитя".

— Кажется, сэръ, тутъ должно бы стоять: "сынъ"?

— Вы правы. Такъ точно. Поправьте.