Доминион. История об одной революционной идее, полностью изменившей западное мировоззрение

Над Меркель, как и над Орбаном, нависала тень истории её народа. Она знала, к чему может привести страх перед чужаками. Прежние поколения были невиннее. Толкин, используя эпизоды раннесредневековой истории при работе над сюжетом своего «Властелина Колец», и не думал приравнивать венгров или сарацин к чудовищному злу, воплощённому в образе Мордора. Он считал, что эпоха переселения народов давно миновала, и не видел смысла беспокоиться о том, что читатели истолкуют его роман в этом ключе. «Я большой противник такого рода вещей» [1017]. Хоть армии Саурона и явились с Востока, на самом деле они символизировали способность людей совершать страшные вещи, которые Толкин своими глазами видел на Западном фронте. Тень ада не уважала государственных границ. Она нависала над всем человечеством. Но уже в те годы, когда Толкин писал об осаде Минас-Тирита, век Дьявола как её воплощения подходил к концу. У зла появилось новое лицо. В 1946 г. в Нюрнберге начался трибунал над оставшимися в живых представителями нацистского руководства. Через год после освобождения Освенцима отчёты о заседаниях этого трибунала поведали всему миру о подлинных масштабах преступлений нацистов. Словно зараза, перекинувшаяся с настоящего на прошлое, эта чудовищная страница бросила тень на всю историю Германии. Гиммлер, которому ненависть к христианству не мешала восхищаться военными достижениями христианских императоров, провозгласил отца Оттона образцовым примером германского героизма. Говорили даже, будто он считал самого себя реинкарнацией саксонского короля. Гитлер – хотя в частных беседах он презрительно отзывался о мистических склонностях Гиммлера – и сам был одержим историей Святого Копья. Так реликвия, связанная с Распятием Христа, превратилась в эмблему нацизма. С тех пор как Гитлер совершил самоубийство, прошло семьдесят лет, и все эти годы Германия каялась за грехи. Разумеется, и речи быть не могло о том, чтобы Ангела Меркель готовилась к новой битве на реке Лех. Из сложившейся ситуации существовал лишь один по-настоящему христианский выход: если на Европу обрушился поток несчастных, она должна была оставить в прошлом древнее представление о себе как о христианском мире и открыть свои границы для всех обездоленных.

Со времён возникновения Церкви всегда ощущалось определённое противоречие между заповедью, которую Христос дал Своим ученикам – «идите, научите все народы» [1018], – и Его притчей о добром самаритянине. Меркель оба этих евангельских эпизода были прекрасно знакомы. Она родилась в семье пастора, её мать тоже была весьма набожной. Дом, где она выросла, служил пристанищем для людей с ограниченными возможностями – таких, как Рим Сахвиль. «Каждый день проходил под девизом: люби ближнего своего, как самого себя. Не только немецкий народ. Бог любит всех» [1019]. Предоставив убежище жертвам войны на Ближнем Востоке, Меркель делала то же, что за шестнадцать веков до неё делал Григорий Нисский. Он призывал свою паству заниматься благотворительностью, утверждая, что беженцы, вынужденные жить как животные, служат живым упрёком каждому христианину. «Дом их – воздух под открытым небом; гостиницы – портики, улицы и пустыри на площадях. Подобно ночным воронам и совам, они скрываются в трущобах» [1020]. Однако Меркель, обосновывая своё решение открыть границы – поступок, казавшийся нехарактерным и оттого ещё более драматичным, – подчёркнуто избегала слов о христианском милосердии. Всего шесть недель прошло с тех пор, как она объясняла плачущей девочке, что Германия никогда не сможет играть роль доброго самаритянина для всего мира, а теперь она утверждала, что поступает так, как на её месте поступил бы любой. Её личная вера не имеет значения – ведь существует мораль, которая превыше всех культурных и религиозных различий. Такой аргумент Меркель противопоставила заявлениям Орбана о том, что приток мусульман навсегда лишит континент христианского характера. Ислам, утверждала канцлер, по существу мало чем отличается от христианства. Обе религии могут существовать в рамках либерального секулярного государства. Она настаивала: ислам не чужд Германии.