Домочадец

– Но однажды я чуть не утонул, – безразлично сказал Шмитц, выполнив несколько приседаний. – Я был уже рядом с отмелью и ногой искал ребристое дно. Я прекрасно помнил этот долгожданный момент, когда на смену несметной массе воды приходила спасительная земля и рельеф дна резко шёл на подъем, причём порой внезапно, так что я врезался коленями в жгучий донный песок, бороздил его, как брошенный на мель корабль, а потом переворачивался на спину и лежал на воде, упёршись в близкое дно руками. Так, тяжело дыша, лежало обычно человек пять-семь, и кто-то, у кого ещё оставались силы, разгонял чаек победным возгласом, но большинство кряхтело от усталости и фыркало, отрыгивая солёную воду. В тот раз, приближаясь к песчаному пятну, в овале которого уже барахтались двое пловцов, я предвкушал умиротворяющий отдых под ласковым небом, но дно почему-то не начиналось, хотя я должен был его давно на щупать. Я беспомощно тянул вниз ногу и мне казалось, что вода подо мной превращается в клейкое месиво, которое пытается затащить меня в свою вязкую, холодную бездну. Впервые в жизни я ощутил настоящий ужас – кошмары войны были ещё впереди. Я продолжал махать руками, но уже почти отвесно. Я тратил последние силы, чтобы удержаться на плаву. Но самым страшным было то, что в трёх метрах от себя я видел спокойно плывущего Эриха Детмана. Он деловито разгребал воду длинными руками и не подозревал, что я попал в беду. Глядя на него, уверенно продвигающегося к финишу, хотя и изрядно уставшего, я прекрасно осознавал всё отчаяние своего положения: мы были рядом, но он плыл – и вдруг перешёл на шаг, я же – должен был расстаться с жизнью. Чудовищная несправедливость! – воскликнул Вальтер и бросил в море плоский камешек, который трижды подскочил над водой. – И вот, когда Эрих ступил на отмель и глаза мои захлестнула вода, я дотронулся ногой до земли и предпринял последний бросок вперёд. Потом я долго хрипел на мели и не чувствовал своего тела.

Вальтер надел резиновую шапочку, и мы вошли в воду.

– Туда я не поплыву, не волнуйся, – весело сказал Шмитц и усиленно заработал руками.

В тот вечер после купания мы ещё долго гуляли по побережью. Тонким изящным рожком висела на чёрном небе молодая луна. Разбросанные вокруг неё звёзды мерцали холодним серебром, их зеркальные световые потоки едва докатывались до нашей тёмной лесистой улицы, и этот возвышенный источник света указывал нам дорогу до тех пор, пока мы не подошли к дому, подсвеченному двумя прожекторами, которые были спрятаны в центральной клумбе напротив фасада.

Мы одновременно приняли душ. Вальтер – на втором этаже, я – на третьем. После водных процедур наши пути пересеклись в зале второго этажа, и мы, за день уставшие друг от друга, молча, как ночные привидения в белых банных халатах, разлетелись по своим комнатам с чувством облегчения от взятого на ночь тайм-аута в нашем общении. Минут через пятнадцать в мансарду проник тактичный храп Вальтера, похожий на мерный рокот бытового прибора, не подававшего признаков к усилению шумовой активности.

Я долго лежал с открытыми глазами и мысленно плавал в плазматических световых бликах на потолке, которые в дальнем углу комнаты превращались в тонкие конусообразные линии. Эти асфальтово-серые кубистские узоры – порождение борьбы уличного света и тьмы – притягивали меня к себе с жуткой силой, будто хотели впечатать в потолок. Я всецело приветствовал перспективу воплощения в зигзагообразные световые росчерки на потолке, поскольку эти повторяющиеся пробежки лучистых диагональных вспышек и огней были готовой, невыразимой живописной темой, о которой можно было лишь вспомнить утром и вновь представить мельчайшие осколки её горящих метеоритов, канувших в ущелье крепкого сна и не отразившихся графическим эхом на ватмане. Я всё ещё наблюдал (но уже в полудрёме) за скачкообразными метаниями серых и бежевых лучей, брызжущих бесперебойным ливнем, и так же, как эти световые перестрелки на потолке, которые любой другой, оказавшийся в моей ночной комнате, просто бы не заметил, я старался не замечать своего присутствия в этом многозначительном доме, а если и замечал, то в роли квартиранта выступал мой активный двойник, наделённый актёрскими способностями, ибо только он мог задушевно беседовать с каверзными обитателями особняка, его гостями и приближёнными Шмитца. Появлялся мой зам не всегда вовремя и, случалось, весьма неохотно, но несколько раз ему удалось защитить мою ранимую душу от посягательств самоуверенных дерзких людей.

Глава 6