Домочадец

– Ну вот и ты, – обнял меня счастливый хормейстер, едва я ступил на землю. – Я знал, что всё так глупо закончится. Помнишь, я тебе говорил: мягкотелость художнику не к лицу. Это служащим социальной сферы надобно быть мягкотелыми – медработникам, учителям, духовникам… Но ты-то художник!

– Боюсь, вы ошибаетесь, – равнодушно ответил я, озираясь по сторонам.

– Да нет, я прав. – Константинов убрал на лестнице стопор, и верхнее её колено звонко вошло в пазы нижнего. – А теперь иди. Времени у тебя мало. Через пятнадцать минут в город отправляется электричка. Тебе нужно срочно отсюда уматывать. Вечером есть поезд на Петербург. Так что действуй, пока твой телохранитель отходит от ночных потрясений в спальне несостоявшейся фотомодели.

Я выполнил пожелание Константинова и пошёл прочь, обречённо взглянув на дом Вальтера из-за калитки.

– Кстати, откуда у вас эта лестница? – спросил я своего спасителя, едва оказавшись за забором.

– Взял у дежурных электриков, – деловито пояснил он и легко вскинул лестницу на плечо. – А этот свёрток я возьму себе в качестве вознаграждения за удачно проведённую операцию.

Я вспомнил о приговорённых работах, по изъять их у Константинова уже не представлялось возможным. Подростковый педагог шёл за мной с лестницей на плече и был весьма доволен удачно проделанной работой.

В двадцати метрах от калитки я всё же остановился. Что-то заставило меня бросить прощальный взгляд на дом: островок летнего благополучия скрылся за изгородью сосен. Теперь уже и в подсознании ничего не роднило меня с этим пустующим домом. Я был на свободе, и лёгкие касания ветра, летевшего с моря, несли объёмный неразгаданный смысл обступившего меня осеннего мира, в котором меня ожидало неясное будущее.

– Электричка отправляется через десять минут, – крикнул Константинов, обеспокоенный моим пассивным продвижением к вокзалу. – Не забудь про билет! Деньги-то у тебя есть?

Я кивнул, ускорил шаг и больше решил не оглядываться. Полосатый шезлонг Вальтера, стоявший на балконе под россыпью сурфиний и бархатцев, был последним свидетельством, почти мифическим символом принадлежности этого дома «задержавшемуся» в Германии хозяину. Вот он сейчас появится на балконе и, открыв на развороте газету, разляжется на тёплых подушках в шезлонге.

Спокойное осеннее море проглядывало сквозь бронзовые стволы сосен. Ясный горизонт блестел под утренним солнцем на стыке неба и моря. Там в недоступном раздолье, казалось, рождался завтрашний день, гонимый попутным ветром к крутым берегам Дивногорска.

Константинов продолжал отслеживать мой нерешительный, окутанный массой сомнений, уход. Пока я разглядывал горизонт и изредка поглядывал в сторону вокзала, хормейстер стоял на перроне и махал мне рукой, призывая к активным действиям. Указательным пальцем он тыкал в сторону вокзальных часов и испускавшей пары свежевыкрашенной электрички. До отправления поезда оставались минуты. Я вышел из соснового бора и было метнулся в сторону вокзала, но, не сделав и двух шагов, замер на месте, услышав обрывки немецкой речи, обращённой как будто ко мне. Я обернулся. Из-за молодой поросли горных сосен на меня выкатывал в инвалидной коляске с урчащим моторчиком и длинной антенной сосредоточенный ухоженный старец. Он управлял своим мобильным креслом на мощных колёсах с помощью пульта, вмонтированного в велюровый подлокотник. Он был не один. Рядом с ним, положив руку на его плечо, гордо шествовала пожилая женщина в лёгкой бежевой куртке. Она казалась гораздо моложе своего спутника. Я пошёл за ними. У дома Вальтера старец одним нажатием кнопки остановил свой электромобиль и, вцепившись жилистыми слабыми руками в подлокотники, весь подался вперёд, словно хотел встать с кресла. Он схватил за рукав свою аккуратную спутницу:

– Гудрун, это и есть наш дом! Господи, Гудрун, это именно он! Я нашёл его, Гудрун! Я сразу нашёл его!

Старик приподнялся. Его сгорбленная спина вздрогнула, и он беспомощно и тяжело осел в кресло, припав седым затылком к высокому подголовнику. Глаза его увлажнились.

– Как жаль, что мы приехали сюда только сейчас, когда не стало Вальтера. Гудрун, мы приехали слишком поздно, мы опоздали, – бормотал старик, направив прищуренный, страдальческий взгляд в сторону дома.

Тут я заметил, что его правая в складках щека обезображена широким диагональным шрамом, в котором затаилась слеза, все же упавшая на его впалые, истёртые временем губы.

– Алоиз, разве мы опоздали? Ты ждал этой встречи полвека! – утешала его взволнованная женщина. – Разве мог ты представить,

что вернёшься при жизни в эти края? – Она прижалась щекой к его затылку. – И вот ты вернулся… Господи, могла ли я думать, что когда-нибудь испытаю такие тёплые восхитительные чувства при виде твоего несчастного дома. Алоиз, наши чувства не умерли. Они всего лишь состарились вместе с нами.

Женщина дотронулась до калитки, которую я неплотно закрыл за собой, и та податливо распахнулась. Отсюда к дому вела дорожка из розовой тротуарной плитки.

– Дорогой, как всё перепуталось в этом мире! Вчера здесь жил ты, сегодня живут другие. А завтра?..