Домой с черного хода

— Видите ли, предавать друзей начинали учить уже с детского сада. Поднимет мальчик руку, скажет воспитательнице, что его сосед показал ей в спину язык, глядишь, ему перепадет в полдник полпеченья лишнего… Первоклашка донесет на приятеля, что тот списывал задачку, его похвалят, да еще грешок какой-нибудь спустят… Когда я учился, такого отлупили бы как следует, и скорей всего он больше так не поступал бы, впредь сам лупил бы ябедников и вырос бы человеком.

Это в детстве, а годам к четырнадцати-пятнадцати жизнь могла запросто поставить перед вами задачу и вовсе неразрешимую. У приятеля вашего отец вдруг врагом народа оказался, а приятель не соглашается от отца отречься. Что делать?

— Как от отца отречься?

— А так, очень даже просто. Или вы не слыхали, что в таких случаях жена должна была от мужа отрекаться, разводиться с ним, дети от отца отказываться?..

— Нет, не слыхала…

— До последнего времени так было. Так вот, друг ваш кобенится, а вам предлагается на выбор — или порвать с ним навсегда или сохранить прежние отношения со всеми вытекающими последствиями. И последствия эти общеизвестны. А у вас дома мать, которая и без того горя натерпелась, сестра, которой и так почти все пути в жизни перекрыты. Да, что там говорить. Вот всякое и случалось. Вы объясняли приятелю: «Сам, мол, понимаешь… деваться некуда», но… но сподличает человек один раз, а дальше все проще и проще происходит, в силу ваших способностей и возможностей. Система-то ведь была отлажена великолепно.

— Николай Денисович, но это же ужасно!

— Вы даже представить себе не можете, насколько ужасно. Но так оно было. Выстаивали сильные, те, кому повезло родиться в семье с твердыми моральными устоями, сумевшей вдобавок скрывать от посторонних глаз наличие этих самых устоев. Первое поколение, воспитывавшееся на том, что подлость — качество ценное, еще испытывало иногда внутренний протест, еще не ставило совесть окончательно на прикол; второе — тупо соглашалось с законом жизни: «Хочешь жить, умей вертеться». Не все такие, конечно, но таких много, слишком много. Ну, а третье? Я мало его знаю. Уже давно из жизни выпал. Но мне почему-то кажется, что человеческому организму надоели гены, пропитанные гнетущим страхом, неоправданной трусостью, кровью, подлостью, и он стал отказываться принимать их. Если так, начнут рождаться совсем другие люди, иногда даже герой… Ну, а нет, тогда беда. Поверьте, я говорю это не для того, чтобы пугать вас. Просто, живя с открытыми глазами, вы сможете избежать многих неприятных сюрпризов, — он замолчал и долго сидел, уставившись в одну точку. — Да, так вот, в отлаживании этой системы большую роль сыграли коммунальные квартиры. Говорят, что блестящая идея устроить их пришла в голову самому вождю мирового пролетариата — ведь это же замечательно, пролетарии воспринимают культурные навыки, расширяют свой культурный горизонт, улучшают речь, мягчают, а недобитые интеллигенты тем временем проникаются почтением к живущим с ними бок-о-бок пролетариями, к их трудолюбию, честности, чистоте помыслов и прочая, и прочая. Чушь! Созданы коммунальные квартиры были для того, чтобы люди неотступно следили друг за другом, в обоюдной ненависти растворяли ненависть к власти и срывали бы накопленную злобу в домашних сварах, кухонных перепалках, пьяных драках и не так уж возмущались бы безобразиями, которые творятся в стране. Для того и в штате надо состоять, быть, так сказать, под бдительным оком своих сослуживцев, разговоров с которыми на все подобные темы нужно избегать всеми способами. Но, хватит об этом, расскажите лучше что-нибудь еще о неведомой мне жизни, о себе.

Я просидела у него еще часа два, рассказывала о том, как восприняла эмиграция немецкое вторжение, о потоке телеграмм Сталину с просьбой разрешить вернуться в Советский Союз и воевать за свою страну, работать на заводах в тылу или санитарами на фронте: Что угодно, лишь бы не сидеть, сложа руки — телеграмм, ответов на которые так никогда и не последовало. О конце войны, о щедрой и безалаберной оккупации Китая американскими войсками. О расколе, который произошел в среде эмигрантов после войны — о стремлении одних во что бы то ни стало вернуться в Россию и желании других воспользоваться предоставляющимися возможностями и уехать за океан, где постараться забыть как можно скорее свою бывшую родину и начать строить новую жизнь в новой стране.

А Николай Денисович рассказывал мне о войне, о своем участии в ней, пока не потерял руку, о послевоенных годах. И, хотя, по его же словам, война обычно проявляла лучшие человеческие качества, в его повествовании наряду с героизмом и благородными поступками — всплывали и эпизоды, никак не свидетельствующие о благородстве и хороших человеческих качествах.