Домой с черного хода

На удивление Морька быстро согласилась на просьбу приютить ее в бане.

— Располагайся, — милостиво махнула она рукой. — Сейчас скажу Нинке, чтоб зыбку из сарая достала и сенник. А завтра сходи к Прокопычу поговори — пусть ребят к какой бабке поместит, а тебя на работу пристроит. Хватит тебе под кустами валяться. Шурка говорила, гусей пасти девка требуется.

Одиннадцать часов вечера. Небо совсем еще светлое, серозеленое и прозрачное. В Тяньцзине в это время густая непроглядная темень, а само небо усыпано яркими крупными звездами. Кончался второй день оседлого пребывания на родине. Что ж, выпала и на него приятная минута. Увидим, что сулит нам завтра.

Назавтра с утра пьяненький фотограф в холщевых брюках, измазанных разными красками — он по совместительству еще и рисовал афиши и лозунги в клубе — в давно не виданном мною шлеме с двумя козырьками «здравствуй-про-щай» из кокосовой соломки, с шуточками и прибауточками снимал всех нас по очереди на фоне мятой серой простыни, повешенной на стену сельсовета. Процедура заняла несколько часов, после чего он распил с Алексеем Даниловичем бутылку водки и распорядился, чтобы через два дня мы в полном составе прибыли в Волчиху, имея при себе паспорта, и там явились бы в отделение милиции. «Там и разберемся, что с вами делать» — залился он счастливым смехом и, уложив в мешок орудия производства, остановил проезжавшую машину и, неожиданно легко запрыгнув в кузов, укатил.

Через два дня, согласно инструкции, прикатили в Волчиху и мы — репатрианты, расквартированные в Солоновке. Пыльная площадь перед зданием райсовета, неизбежные козы на веревке и кружок мальчишек, увлеченных какой-то игрой, В центре кружка один из них, согнув в колене ногу, лихо подкидывал в воздух какой-то маленький предмет и весело считал: «Сто шесть, сто семь, сто восемь…» Я подошла поближе. Господи! Да это же зоска! Как я могла забыть? Сколько часов провела я в нашем иркутском дворе, также лихо подкидывая ногой кусочек меха — лучше всего медвежьего — с подшитой (а, может, подклеенной) к нему свинчаткой. «Сто двадцать один, сто двадцать два…» Мальчишка вдруг потерял равновесие, неуклюже запрыгал, зоска упала на землю, остальные заскакали, закричали, а затем дружно запели:

Берия, Берия вышел из доверия,

И товарищ Маленков надавал ему пинков…

Я застыла на месте, может, я ослышалась. Но нет, они снова завели: «Берия, Берия вышел из доверия…

А как же я? Как же все мы — редакционный штат советской газеты «Новое слово» в Тяньцзине? Нас тогда вызвали в редакцию поздно вечером. Рядом с редактором газеты стояли вице-консул и первый секретарь консульства. У всех у них были суровые торжественные лица и, как мне показалось, встревоженные. Поведав нам о разоблачении гнусного врага народа (событие это горячо обсуждалось в городе уже со вчерашнего вечера), вице-консул сказал, что нам доверено принять участие в мероприятии государственной важности и чрезвычайной секретности. Память об этом подонке, — вице-консул употребил и более сильные выражения, — должна быть стерта, его имя вычеркнуто из истории. Лаврентия Берия не было, понятно вам? Не было! Поэтому мы, те кому оказано доверие, должны будем просмотреть все подшивки и архивы нашей газеты, журналы, газеты, брошюры, поступавшие из Советского Союза и везде тушью тщательно вымарывать это паскудное имя и ею же замазывать паскудное лицо на фотографиях. В конце каждой проверенной страницы проверяющий должен поставить свою подпись. Вице-консул обвел нас тяжелым, угрожающим взглядом означавшим, что если мерзавцу Берии удастся прорваться через наши заслоны туши в будущее и напомнить о себе, ответственность за это — и со всеми вытекающими отсюда последствиями — ляжет на нерадивого вымарывателя. Итак, трое суток с короткими передышками на сон и еду (счастье еще, что газета существовала всего лишь несколько лет, и архив был не так уж велик) мы истребляли Берию.

Длинный стол, чернильницы с черной тушью, то и дело доливавшиеся служащим-китайцем, который с плохо скрываемым любопытством, наблюдал за нашей деятельностью и вокруг стола несколько доверенных лиц, с напряженным вниманием выискивавших коварного злодея. А он, знай себе, прятался — то в пионерских лагерях, то на заводском митинге, то, затесавшись в президиум среди соратников. Берия, Берия, Берия… Помню дикую усталость, режущую боль в глазах и не отпускающую тревогу — а вдруг пропустила, оставила его гулять по свету. Не оправдала доверия и отвечу за это «со всеми вытекающими отсюда последствиями». Газетные строчки наползают одна на другую, и в толчее букв растворяется недлинная фамилия, чтобы потом, когда газетный лист уже прочитан и подпись поставлена, выглянуть откуда-то и нагло заявить: «Да, Берия! Жил, убивал людей, губил их всеми доступными способами, а жить я все равно останусь. И ничего вы со мной не поделаете!»