Дон-Аминадо

И был Октябрь. Звонили телефоны.
Имел хожденье русский пневматик.
И был билет. И ставка на мильоны.
И жизнь была. И рюмка. И шашлык.

И, несмотря на массу осложнений.
На полный мрак, на кризис мировой.
Какое-то беспутство или гений
Спасали нас от бездны роковой.

А между тем под сланцами, под мглистым
Покровом глыб, безумьем обуян.
Уже дышал дыханием нечистым.
Уже пылал и пенился вулкан.

И желт был дым в фарватерах,
в воронках…
И, помолясь безжалостным богам.
Вставал монгол и шел на плоскодонках
От устьев рек к безвестным берегам.

Из тундр пешком спешили алеуты,
И пел шаман в убийственной тоске.
И вел киргиз худой и необутый.
Киргизский вождь в коровьем башлыке.

И шум стоял во всем Авиахиме,
И горизонт был сумрачен и хмур,
И говорил словами, и плохими.
Какой-то тип, оратор и манчжур.

События шли стремительно и быстро.
Гремела сталь, и цокал пулемет.
Во всей Европе не было министра.
Который спал бы ночи напролет…

А мы, глупцы, переводили стрелку.
Платили тэрм, писали пневматик
И покупали кошку или белку, —
Для жен. Для шуб. На женский воротник…

1933

ВЕЧЕРИНКА

Артистка читала отрывок из Блока
И левою грудью дышала уныло.
В глазах у артистки была поволока,
И платье на ней прошлогоднее было.

Потом выступал балалаечник Костя
В роскошных штанинах из черного плиса
И адски разделал «Индийского гостя»,
А «Вниз да по речке» исполнил для биса.

Потом появились бояре в кафтанах,
И хор их про Стеньку пропел и утешил,
И это звучало тем более странно.
Что именно Стенька бояр-то и вешал.

Затем были танцы с холодным буфетом.
И вальс в облаках голубого батиста.
И женщина-бас перед самым рассветом
Рыдала в жилет исполнителя Листа.

И что-то в тумане дрожало, рябило,
И хором бояре гудели на сцене…
И было приятно, что все это было
Не где-то в Торжке, а в Париже, на Сене.

1933

КРИК ДУШИ

Солнце всходит и заходит.
Пробивается трава.
Все упорно происходит
По законам естества.

Отчего ж у юмористов
На лице такая грусть?
Почему судебный пристав
Знает все и наизусть?

Отчего на белом свете
Семь считается чудес?
Отчего в любой газете
Только сорок поэтесс?

Отчего краснеет густо
Только вываренный рак?
Отчего писать под Пруста
Каждый силится дурак?

Отчего так жизнь угрюма,
И с душой не ладит ум?
И зачем Леона Блюма
Родила мамаша Блюм?

1930, 1931

ПАНОПТИКУМ