Дон Кихот. Часть 1

– Клянусь всемогущим Богом! – воскликнул Дон-Кихот, – ваше величие напали на истину. Да, этого грешника Санчо посетило какое-нибудь дурное видение, потому-то он и видел то, что невозможно видеть иначе, как благодаря волшебству. Я слишком хорошо знаю добрый и незлобливый нрав этого бедняка, чтобы заподозрить его в лжесвидетельстве против кого либо.

– Да будет так! – воскликнул дон-Фернанд, – поэтому, господин Дон-Кихот, простите и призовите вновь его на лоно вашей милости, sicut erat in principio, пока проклятые видения, посещающие его, не перевернули окончательно его мозги.

Дон-Кихот ответил, что он прощает его, и священник отправился за Санчо, который, возвратись, с покорностью стал на колена перед своим господином и попросил позволении поцеловать его руку. Дон-Кихот позволил ему взять и поцеловать свою руку, затем дал ему свое благословение и сказал:

– Теперь, сын мой Санчо, ты окончательно убедишься, до какой степени верно то, что я тебе много раз говорил, – что все в этом замке делается посредством волшебства…

– Охотно верю этому, – ответил Санчо, – исключая все-таки историю с одеялом, которая произошла на самом деле.

– Не верь этому, – возразил Дон-Кихот, – если бы дело было так, то я бы тогда отомстил за тебя и мстил бы еще и теперь. Но ни тогда, ни теперь не мог я увидеть никого, кому бы отомстить за твое оскорбление.

Присутствующие захотели узнать эту историю с одеялом, и хозяин подробно рассказал их о воздушных путешествиях Санчо Панса, рассмешив до слез всех слушателей и в такой же степени рассердив Санчо, которого рыцарь продолжал уверять, что это было чистейшее очарование. Но Санчо не был так прост, чтобы сомневаться в том, что история с одеялом была самой очевидной действительностью, без всякой примеси какого-либо волшебства и что его качали самым настоящим образом и самые настоящие люди из плоти и костей, а не бестелесные призраки, – плоды воображения, как полагал и уверял его господин.

Двое суток жило уже знатное общество на постоялом дворе, и, наконец, все решили, что настала пора разъезжаться. Дело было только за тем, чтобы придумать способ, как освободить Доротею и дон-Фернанда от труда сопровождать Дон-Кихота до его деревни, продолжая в тоже время освобождение королевы Микомиконы, и поручить рыцаря попечениям священника и цирюльника, решивших отвезти его домой и там полечить от сумасшествия. С общего согласия было постановлено нанять крестьянина, случайно остановившегося с своей телегой и волами на том же постоялом дворе, и увезти рыцаря таким образом: из палок устроили нечто вроде клетки, в которой Дон-Кихот мог располагаться, как ему удобнее; затем, по совету священника, дон-Фернанд с своими спутниками, слуги дон-Луиса и стрелки, вкупе с хозяином, закрыли свои лица и переоделись всякий по своему, чтобы не быть узнанными Дон-Кихотом. Затем в полном молчании они вошли в комнату, в которой он почивал, отдыхая от пережитых им тревог, и, приблизившись к бедному рыцарю, покоившемуся мирным сном и не подозревавшему такого приключения, все сразу накинулись на него и крепко связали ему руки и ноги; когда он проснулся, он не мог уже ничем шевельнуться и принужден был только изумляться, видя перед собою какие-то странные фигуры. В его уме сейчас же родилась догадка, которую постоянно подсказывало ему его безумное воображение: он решил, что все эти лица были привидениями этого очарованного замка, и что и сам он, без сомнения, тоже очарован, так как не может ни двигаться, ни защищаться. Одним словом, случилось именно так, как и ожидал священник, выдумавший это представление.

Из всех присутствовавших один только Санчо сохранил свой здравый смысл и обычный вид; и хотя он тоже был не совсем свободен от той болезни, какою страдал его господин, тем не менее, он скоро узнал всех этих переодетых людей; но у него не хватало смелости раскрыть свой рот, и потому он решил сначала посмотреть, чем кончится пленение его господина, который тоже не произносил ни слова, ожидая дальнейших последствий своего несчастия. А дальше последовало то, что его вместе с постелью отнесли в клетку, заперли там и так крепко забили выход дубовыми досками, что рыцарь скорее надорвал бы себе живот, чем успел разломать его. Затем клетку взвалили на плечи, и, когда ее выносили из дома, раздался ужасный голос, – по крайней мере, настолько ужасный, насколько сумел сделать свой голос таким цирюльник, не хозяин вьюка, а другой, говоривший следующее: