Дон Кихот. Часть 1

Когда Санчо услыхал, что он называет цирюльничий тазик шлемом, то прыснул было со смеху, но сейчас же спохватился, вспомнив про гнев своего господина.

– Чему ты смеешься? – спросил Дон-Кихот.

– Мне смешно, – ответил Санчо, – когда я подумаю, что за громадная башка была, должно быть, у язычника, которому сначала принадлежал этот шлем, точь-в-точь похожий на цирюльничий таз.

– Знаешь, что я думаю, Санчо? – снова заговорил Дон-Кихот.

– Эта знаменитая вещь, этот очарованный шлем, должно быть, благодаря какому-нибудь странному случаю, попал в руки человека, неспособного понять и оценить его стоимость, и его новый владелец, не ведая, что творит, и видя только, что это чистое золото, переплавил, должно быть, половину шлема, чтобы обратить ее в деньги; так что другая половина его стала в этом виде, действительно, как ты говоришь, несколько похожей на цирюльничий таз. Но чтобы там ни было, для меня, понимающего в нем толк, это превращение имеет мало значения. В первой же деревне, где я найду кузницу, я приведу его в прежний вид, так что ему не придется завидовать даже тому шлему, который был выкован богом кузнечного искусства для бога брани. Пока же буду носить его, как могу, потому что лучше что-нибудь, чем ничего, и, кроме того, он совершенно достаточен, чтобы защитить меня, по крайней мере, от удара камнем.

– Да, – подтвердил Санчо, – если только их не будут бросать пращею, как это было в битве двух армий, когда вам так хорошо поправили челюсти и разбили в дребезги посудину с этим благословенным напитком, от которого меня вырвало всеми моими потрохами.

– Я не особенно сожалею о том, что лишился бальзама, – сказал Дон-Кихот, – потому что, как тебе известно, Санчо, я помню его рецепт.

– Я тоже знаю его наизусть, – ответил Санчо, – но пусть пропаду я, если я его сделаю или еще раз в жизни попробую! Мало того, я даже не думаю ставить опять себя в такое положение, чтобы нуждаться в нем; напротив, я решил теперь принимать всякие предосторожности при помощи моих пяти чувств, чтобы меня не ранили и чтобы мне самому кого-нибудь не ранить. Что же касается до вторичного качанья, то я ничего не хочу говорить о нем; это одно из таких несчастий, которых почти невозможно предвидеть, и когда они случаются, то самое лучшее, что можно сделать, это – пожать плечами, подавить свой вздох, закрыть глаза и отправляться туда, куда вас досылают судьба и одеяло.

– Ты плохой христианин, Санчо, – сказал Дон-Кихот, услыхав последние слова, – потому что, раз тебе нанесли обиду, ты уж не забываешь ее никогда. Знай же, благородному и великодушному сердцу не свойственно обращать внимание на подобные пустяки. Скажи мне, какая нога у тебя хромает? какое ребро у тебя сломано? какой глаз потерял ты в драке, чтобы быть не в состоянии забыть этой шутки? ведь если хорошенько разобрать дело, то это была только шутка и забава. Если бы я это понимал иначе, то я возвратился бы туда и в отмщение за тебя произвел бы больше опустошений, чем сделали Греки, мстя за похищение Елены, которая, наверно, не была бы так знаменита своею красотою, если бы она жила в наше время или моя Дульцинея жила в ее время.

С этими словами он испустил глубокий вздох, поднявшийся до облаков.

– Ну, хорошо, – сказал Санчо, – будем считать это шуткой, когда мы не можем отомстить не в шутку. Только я-то лучше всякого другого знаю, что тут, в самом деле, шуточного и нешуточного, и это приключение изгладится из моей памяти не прежде, чем с моих плеч. Но оставим его, и скажите мне, пожалуйста, господин, что вам делать с этой серой в яблоках лошадью, у которой вид точь-в-точь такой же, как у серого осла, и которую бросил на поле битвы этот Maртын, так ловко повергнутый на землю вашею милостью. Судя по тому, как он навострил лыжи и улепетывал, трудно предположить, чтобы он возвратился взять его, а, его скотина, клянусь моей бородой, не совсем плоха.

– Я не имею обыкновения, – отвечал Дон-Кихот, – обирать побежденных мною, и с рыцарскими обычаями несогласно отнимать у них лошадей и тем заставлять их идти пешком, если только победитель сам не потерял лошадь в битве; тогда дозволяется взять лошадь побежденного, как приобретенную законным образом. Итак, оставь, Санчо, эту лошадь или этого осла, или назови ее там, как хочешь: хозяин, вероятно, возвратится и возьмет ее, как только мы уедем.

– Это еще Бог знает, хочу ли я его увести, – возразил Санчо, – или только променять на своего осла, который, мне кажется, будет похуже. По правде сказать, рыцарские законы очень узки, если они не дозволяют даже обменять одного осла на другого. Но мне хотелось бы знать, могу ли я обменяться, по крайней мере, сбруей?

– Этого я не знаю наверное, – ответил Дон-Кихот, – а потому, пока я в сомнении и не вполне ознакомился с этим вопросом, ты можешь, я думаю, произвести этот обмен, если чувствуешь в том крайнюю нужду.

– Такую крайнюю, – ответил Санчо, – что если бы эта сбруя была для моей собственной особы, то и тогда она не была бы мне так необходима.