Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1

Во второй части исторія еще долго стоитъ на томъ же уровнѣ, какъ и въ первой, но наконецъ, — какъ говоритъ Френцель, — на одномъ роковомъ мѣстѣ комедія переходитъ въ трагедію. Пока Донъ-Кихотъ вводится въ заблужденіе и обманывается собственными глазами, которыми онъ видитъ все, какъ настоящій странствующій рыцарь, мы попадаемся съ нимъ въ тѣже сѣти. Но когда другіе начинаютъ съ нимъ злыя шутки, когда они съ намѣреніемъ наталкиваютъ его на заблужденіе и печальныя ошибки для собственной потѣхи, тогда этотъ блестящій умъ меркнетъ и Донъ-Кихотъ становится для насъ жалкимъ помѣшаннымъ, годнымъ лишь для дома сумасшедшихъ въ Севильи. Чарльзъ Ламбъ сказалъ совершенно справедливо: Гонерилья покраснѣла бы, сдѣлавъ что-нибудь подобное отрекшемуся королю и волчица Регана, не смотря на свой слабый разсудокъ, не могла бы продолжать своихъ шутокъ, а Донъ-Кихотъ вытерпѣлъ все это отъ недостойной королевы. Какое низкое, негодное общество! Герой Авелланеды могъ и долженъ былъ покончить такими заблужденіями, но Сервантесъ никогда не могъ ошибаться подобно ему. Если похвалы шуткамъ Санчо, который здѣсь, какъ и у Авелланеды, выступаетъ на первый планъ, могли заставить его сдѣлать этотъ характеръ средоточіемъ дальнѣйшаго разсказа, то этого достаточно, чтобы въ большей половинѣ второй части уничтожилось состраданіе къ герою. Поэтому мы не можемъ понять, какъ историкъ испанской литературы, Джоржъ Тикноръ, отдаетъ несравненное преимущество сравнительно съ первою, если только мы признаемъ, что онъ придаетъ большее значеніе художественной композиціи, а не идеальному содержанію.

Мы забываемъ о той скукѣ при чтеніи одной части второй половины романа, а не о великомъ созданіи цѣлаго, про которое Фишеръ могъ сказать: безсмертная заслуга Сервантеса состоитъ въ томъ, что онъ въ одномъ произведеніи съ художественною ироніею создалъ комическій и вмѣстѣ съ тѣмъ естественный романъ. Это осмѣяніе рыцарства дѣлаетъ его народнымъ романомъ, потому что народъ возбуждается имъ къ осмѣянію отжившаго идеала аристократіи».

Яснѣе нельзя выразить значеніе этой книги для всей литературы.

Обратимся еще разъ къ личности самого поэта. Сервантесъ въ 1606 г. пріѣхалъ въ Мадридъ, слѣдуя, вѣроятно, за испанскимъ дворомъ; тамъ онъ оставался постоянно и выѣхалъ изъ него однажды, незадолго передъ смертью.

Не смотря на высокія заслуги поэта, онъ жилъ постоянно въ очень стѣснительныхъ условіяхъ, поддерживаемый только милостью двухъ своихъ покровителей, архіепископа Толедскаго и графа Линозскаго. Дворъ не сдѣлалъ ничего для величайшаго ума своего времени. О самомъ поэтѣ не думали вовсе, тогда какъ книгой его не могли начитаться досыта. Разсказываютъ, что Филиппъ III, стоя однажды на балконѣ своего дворца, увидѣлъ на берегу Мансанареса студента, который съ удивленіемъ читалъ какую-то книгу, постоянно прерывая чтеніе неудержимымъ смѣхомъ, и король сказалъ тотчасъ-же: «этотъ человѣкъ или дуракъ или читаетъ Донъ-Кихота». Королевское остроуміи оказалось справедливымъ, но никому изъ придворныхъ не пришло въ голову обратитъ вниманіе короля на бѣдность, въ которой находился авторъ знаменитой книги.

Послѣдніе годы своей жизни Сервантесъ посвятилъ вполнѣ музамъ. Начатые уже въ Севильи двѣнадцать нравственныхъ разсказовъ («Novelas ejemplares», которые также можно считать мастерскими разсказами) появились въ 1613 г. въ Мадридѣ. Всѣ эти новеллы, ивъ которыхъ маленькая Мадридская цыганка особенно дорога для германцевъ, вслѣдствіе «presiosa» Вольфе и Вебера, возникли на свѣжей и богатой почвѣ народныхъ характеровъ и выражаютъ собою всю полноту настоящей испанской живости и отличаются такою прелестью языка, что и до сихъ поръ, остаются недосягаемымъ образцомъ, хотя это самыя раннія изъ испанскихъ новеллъ. Сервантесъ достигъ уже преклонной старости, когда онъ создалъ свое послѣднее сочиненіе «Периллесъ и Сигизмунда», серьезный романъ, который онъ считалъ лучшимъ произведеніемъ своего пера; для насъ онъ имѣетъ только историческій интересъ и появился уже черезъ годъ послѣ его смерти.