— Я не думалъ прекрасная Камилла, сказалъ онъ, чтобы ты призвала меня отвѣчать на вопросы, вовсе не соотвѣтствующіе приведшимъ меня сюда намѣреніямъ. Если ты дѣлаешь это съ цѣлью отдалить сладкую минуту, которая вознаградитъ меня за мою любовь, въ такомъ случаѣ ты могла бы начать еще болѣе издалека, потому что желаніе вкусить наконецъ ожидаемое мною блаженство тѣмъ сильнѣе разжигаетъ и томитъ меня, чѣмъ ближе становится надежда достигнуть его. Но, дабы ты не сказала, что я отказался отвѣтить на твои вопросы, скажу тебѣ, что я знаю Ансельма съ ранняго дѣтства, какъ онъ знаетъ меня, но умолчу о нашей, хорошо извѣстной тебѣ дружбѣ, желая забыть оскорбленіе, которое я наношу ей, любя тебя. Что дѣлать? всемогущая любовь оправдываетъ собою и болѣе тяжкія преступленія. Тебя же я знаю, столько же, какъ и Ансельмъ, и обладать тобою считаю такимъ же счастіемъ, какъ онъ; да и могъ ли я рѣшиться измѣнить самому себѣ, нарушить святые законы дружбы, попираемые въ эту минуту такимъ могучимъ и грознымъ врагомъ, какъ любовь, для женщины, менѣе прекрасной, чѣмъ ты.
— Если ты сознаешься въ этомъ, смертельный врагъ всего, достойнаго быть въ мірѣ любимымъ, сказала Камилла, то какъ смѣешь ты смотрѣть въ глаза женщинѣ, признаваемой тобою зеркаломъ, въ которое глядится тотъ, на кого тебѣ слѣдовало бы обратить свои взоры въ эту минуту, чтобы увидѣть, какъ страшно ты его оскорбляешь. Но! увы! несчастная — я отдаю отчетъ себѣ въ томъ, что заставило тебя потерять уваженіе въ самому себѣ; должно быть какой нибудь легкомысленный поступокъ съ моей стороны; — не скажу предосудительный, потому что не вижу ничего предосудительнаго въ той свободѣ, которую дозволяютъ себѣ иногда женщины, увѣренныя, что имъ некого опасаться. Скажи, измѣнникъ! отвѣтила ли я когда-нибудь на твои моленья и признанья словомъ или жестомъ, которые могли пробудить въ тебѣ надежду достигнуть раньше или позже цѣли твоихъ нечистыхъ желаній? Скажи, когда я слушала и не оттолкнула тебя? когда я вѣрила твоимъ клятвамъ, когда я приняла твои подарки? Но такъ какъ я не могу вообразить, чтобы человѣкъ, постоянно отталкиваемый, могъ такъ упорно продолжать свое преслѣдованіе, поэтому я должна принять на себя отвѣтственность за твою дерзость; вѣроятно какая-нибудь необдуманная небрежность съ моей стороны поддерживала въ тебѣ преступную надежду поколебать меня наконецъ. За это я хочу обрушить на себя ту кару, которую заслуживаетъ твое преступленіе. Но, безпощадная къ себѣ, я не пощажу и тебя; я призвала тебя сюда быть свидѣтелемъ той жертвы, которой я думаю очистить глубоко оскорбленную тобою честь моего мужа; въ этомъ оскорбленіи, повторяю, виновна и я, потому что не достаточно наблюдала за собой, и этимъ пробудила въ тебѣ надежду достигнуть твоей преступной цѣли. Мысль о томъ, что моя неосторожность могла поддержать тебя въ этомъ дерзкомъ намѣреніи, возмущаетъ меня и заставляетъ поразить себя своей рукою; искать для себя другаго палача, значило бы разгласить свою невольную ошибку. Но, повторяю тебѣ, я умру не одна; я увлеку за собою того, чья смерть насытитъ мое мщеніе; и онъ узнаетъ, гдѣ бы ни очутилась душа его, что правда всегда отыщетъ и покараетъ преступника.
Съ послѣднимъ словомъ Камилла съ удивительной быстротой и силой кинулась на Лотара съ обнаженной шпагой и выказала такую рѣшимость вонзитъ эту шпагу въ его сердце, что самъ Лотаръ не на шутку было перепугался и долженъ былъ призвать на помощь всю свою ловкость, чтобы защититься отъ ударовъ Камиллы; — она до того увлекалась своей ролью, такъ страстно разыгрывала ее, что рѣшилась даже пожертвовать нѣсколькими каплями собственной крови, только бы сыграть комедію, какъ можно правдоподобнѣе. Притворяясь, будто не можетъ ничего сдѣлать съ Лотаромъ, она воскликнула: «если судьба отказывается вполнѣ удовлетворить мое желаніе, то она не въ силахъ воспрепятствовать мнѣ исполнить его въ половину.»