Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1

Одинъ изъ слугъ, сопровождавшихъ путешественниковъ, не отличавшійся особеннымъ терпѣніемъ и раздосадованный хвастливыми угрозами Донъ-Кихота, подбѣжалъ къ нему, вырвалъ у него копье, разбилъ его въ куски и принялся бить лежавшаго рыцаря съ такимъ остервенѣніемъ, что, не смотря на защищавшую его кирасу, чуть не изломалъ ему всѣхъ костей. Напрасно купцы приказывали ему оставить въ покоѣ несчастнаго рыцаря: онъ не слушался ихъ, видимо увлеченный затѣянной имъ игрой. Раздробивъ одинъ кусокъ копья, онъ принялся за другой, потомъ за третій и продолжалъ такимъ образомъ, пока не искрошилъ всѣхъ ихъ на нашемъ героѣ, не перестававшемъ грозить своимъ врагамъ, взывая въ небесамъ и землѣ. Палачъ его наконецъ усталъ и отправился дальше съ своими господами, запасшимися предметомъ для долгихъ разговоровъ. Увидѣвъ себя одного, Донъ-Кихотъ обратился къ прежнимъ попыткамъ встать на ноги, но, не успѣвъ въ этомъ тогда, какъ былъ цѣлъ и здоровъ, могъ-ли онъ успѣть теперь, будучи измятъ и почти изувѣченъ. Въ грустномъ своемъ положеніи онъ утѣшалъ себя тѣмъ, что случившееся съ нимъ несчастіе не рѣдкость для странствующихъ рыцарей, и что оно случилось притомъ единственно по винѣ его коня.

Глава V

Убѣжденный въ невозможности подняться на ноги, Донъ-Кихотъ прибѣгнулъ къ обыкновенному своему лекарству, состоявшему въ томъ, что онъ началъ припоминать эпизоды изъ рыцарскихъ исторій, соотвѣтствующіе сколько нибудь настоящему его положенію, и тутъ въ умѣ его воскресла исторія маркиза Мантуанскаго и Вальдовиноса, покинутаго Карлотою, раненымъ въ горахъ, — сказка, извѣстная всему міру и столько же достовѣрная, какъ чудеса Магомета. Рыцарь, находя, что она удивительно подходитъ въ случившемуся съ нимъ несчастію, началъ съ безнадежнымъ видомъ кататься по землѣ, декламируя плачевнымъ голосомъ стихи, вложенные авторомъ сказки въ уста раненому рыцарю:

О, гдѣ же ты, моя повелительница,
Что не придешь ты страданій моихъ усладить?
Иль не знаешь о нихъ; иль меня ты забыла….
и когда онъ дошелъ до стиховъ:
О, благородный маркизъ Мантуанскій,
Мой дядя и повелитель….

въ ту минуту на дорогѣ показался крестьянинъ его деревни, возившій на мельницу хлѣбъ и теперь возвращавшійся назадъ. Видя лежащаго на землѣ человѣка, онъ спросилъ его: «кто онъ, и что заставляетъ его такъ тяжело вздыхать?» Донъ-Кихотъ, вообразивъ себя Вальдованосомъ и принимая крестьянина за маркиза Мантуанскаго, принялся разсказывать ему повѣсть своихъ несчастій и любовныхъ интригъ жены своей съ сыномъ императора совершенно такъ, какъ это разсказано въ книгѣ. Крестьянинъ, съ удивленіемъ слушая всѣ эти бредни, снялъ съ Донъ-Кихота разбитое забрало и вымывъ его запыленное лицо, узналъ въ немъ знакомаго ему гидальго. «Синьоръ Кихада», воскликнулъ онъ, называя своего сосѣда тѣмъ именемъ, подъ которымъ онъ былъ извѣстенъ въ то время, когда находился въ полномъ разумѣ и велъ жизнь мирнаго гидальго, а не странствующаго рыцаря. «Скажите на милость, какъ очутились вы въ такомъ положеніи?» Не отвѣчая на сдѣланный ему вопросъ, герой нашъ продолжалъ разсказывать свой романъ. Видя невозможность добиться отъ него толку, крестьянинъ снялъ съ Донъ-Кихота наплечники и латы, желая осмотрѣть его раны, которыхъ, впрочемъ, не оказалось. Послѣ этого, онъ приподнялъ избитаго рыцаря и, положивъ на своего осла, рѣшился осторожно довезти его домой. Собравъ наконецъ до послѣдняго обломка копья, находившееся вблизи оружіе, онъ сложилъ его на спину Россинанта, взялъ коня за узду и, погнавъ впереди себя осла, направился въ своей деревнѣ, слушая и ничего не понимая изъ той нелѣпицы, которую не переставалъ городить Донъ-Кихотъ.

Весь погруженный въ свои бредни, Донъ-Кихотъ чувствовалъ себя однако такъ дурно, что съ трудомъ лежалъ на спинѣ миролюбиваго животнаго и отъ времени до времени тяжело вздыхалъ. Крестьянинъ спросилъ рыцаря: чѣмъ онъ страдаетъ? но, кажется, самъ чортъ рѣшился развлекать себя, приводя Донъ-Кихоту на память все, что имѣло какое нибудь отношеніе къ настоящему его положенію. Забывъ Вальдовиноса, онъ вспомнилъ мавра Абендареца, уводимаго въ плѣнъ антекверскимъ алькадомъ Родригомъ Нарваезскимъ, и принялся повторять слово въ слово все, что въ сказкѣ о Діанѣ Монтемаіорской Абендарецъ говоритъ донъ-Родригу. При этомъ онъ до такой степени проникался всѣмъ этимъ вздоромъ, что невозможно было высказать больше сумазбродства. Крестьянинъ, окончательно убѣдясь, что сосѣдъ его спятитъ съ ума, ускорилъ шаги, желая скорѣе освободиться отъ скуки выслушивать чепуху, которую несъ несчастный рыцарь, восклицавшій: «синьоръ Родригъ Нарваезскій! Узнайте, что прекрасная Калифа называется теперь Дульцинеей Тобозской и во славу ея я совершилъ, совершаю и совершу величайшіе рыцарскіе подвиги, подобныхъ которымъ не видѣли, не видятъ, да врядъ-ли увидятъ и грядущіе вѣка!»